День выдался пасмурным, пропитанным сыростью от пролитого накануне дождя. Земля еще хранила его свежий запах, а листья на деревьях – крупные, ледяные капли всех цветов радуги.
Новый дом, - узкая и длинная многоквартирная башня, - ничем не отличался от сотни ему подобных, рассыпавшихся по шумному, ни на миг не прекращавшему процессы жизнедеятельности, кварталу. Лифт работал исправно, так что я, нагруженный мелодично звенящими кухонной утварью коробками и глухими ко всему чемоданами, спокойно добрался до своего двадцать второго этажа и, чуть попыхтев, вытащил все пожитки на лестничную площадку, хранящую холодную безмятежность рабочих будней.
В кармане куртки позвякивали ключи; нагретые теплом моего тела и спертым воздухом лифта, они своей штампованной поверхностью дразнил пальцы, когда я, придерживая одной рукой пизанскую башню из коробок, принялся выуживать их на свет божий. Ключи упрямились, прятались в складках, но я оказался хитрее и проворнее, и уже через секунду они были водворены в замочную скважину. Приятный хруст замка – и вот передо мной темный, убегающий куда-то в непроглядный сумрак коридор…
Разобравшись с коробками и чемоданами, я наконец-то смог перевести дух и мельком взглянуть на дорогой памяти и кошельку моих друзей подарок – наручные часы на жестком браслете из черного родированного золота. Те с механической усмешкой показывали без четверти час пополудни.
«Однако быстро я справился», - мысленно похвалил себя я и снова взялся за коробки. Ну, и где здесь кухня?
Как я уже говорил ранее, все эти башеньки, возведенные посредством новейших строительных технологий с использованием невозможных для произношения материалов, были похожи друг на друга как однояйцевые близнецы, так что я без особого труда отыскал нужное помещение, оказавшееся достаточно большим и полностью оборудованным. Кухня плавно и незаметно переходила в просторную, залитую сероватым и густым, как парное молоко, светом столовую, которая сквозь арку перетекала в такую же светлую, созданную по моим эскизам, гостиную.
Бросив коробки на кухне и мысленно попрощавшись с ними до вечера, я принялся осматривать свое новое жилище, но спустя полчаса или около того занятие это мне наскучило, и я, тяжко вздохнув, вернулся к своим все еще не распакованным вещам. Посуда, шурша упаковочной бумагой и позвякивая от неловких соприкосновений друг с другом, была расставлена, разложена и развешана по местам, ей отведенным, чемоданы с одеждой – брошены на кровать в оказавшейся неприлично уютной спальне с огромным, во всю стену окном с видом на небольшой зеленый массив, при более тщательном рассмотрении оказавшимся крохотным парком.
К четырем часам вечера кромки разлохмаченных туч облизнуло ярко-оранжевое солнце. В непривычной еще, какой-то гулко-пустой квартире тут же стало теплее; мебель, различные предметы, призванные украшать и делать жизнь человека проще и комфортней, покрылись тонким золотистым налетом. Вдохнув вслед за миром прозрачно-желтый, пропитанный солнцем воздух, я отправился в ванную. Пришлось включить свет, ибо в комнате не оказалось ни одного, даже самого крохотного окна. Противный зеленовато-серый цвет облизал скругленные углы, болезненно-бледными мазками лег на кафельную поверхность стен и пола.
Я прошел к раковине, открыл зеркальный шкафчик, бывший расположенным прямо над ней, и стал расставлять бесчисленные баночки, тюбики с пастами и лосьонами по стеклянным полкам.
Где-то в глубине квартиры раздался резкий дребезжащий звук. Я от неожиданности вздрогнул, роняя новенькую зубную щетку. Та беззвучно скрылась под раковиной. Я машинально наклонился, пытаясь ощупью найти предмет личной гигиены, но потерпев фиаско, вынужден был опуститься на колени, на чем свет стоит, проклиная ни на миг не прекращающийся визг звонка. Щетка, как и предполагалось, притаилась в самом дальнем углу, так что добраться до нее было возможно, лишь наполовину втиснувшись под раковину. Я так и сделал. Выудил потерю и собрался, было, придать телу вертикальное положение, как заметил на слабо поблескивающей поверхности, под самой кромкой умывальника, темные, ржавые потеки. Пре-крас-но!
Выбравшись, бросил щетку на полку и еще раз заглянул под керамический край раковины. Потер не дающий мне покоя потек пальцем и тут же отдернул руку: сухая, красновато-коричневая корочка легко поддалась, расслаиваясь под пальцами. Вариант с ржавчиной отпал сам по себе. Стало как-то муторно. Я тут же открыл кран и сильным напором воды смыл с рук…нечто. Задумываться, чем это могло бы быть, особо не улыбалось. На лбу и над верхней губой выступил холодный пот. Я поспешно умылся и тут же с глухим проклятием спохватился: на мне же тонна косметики! Поднял голову и, предчувствуя душераздирающую картину, взглянул на свое отражение в покрытом брызгами зеркале. Правый глаз предательски защипало; я машинально зажмурился, ощущая, как чувствительной роговицы касается попавшая под веко ресничка. Подался чуть вперед, придвигаясь ближе к зеркалу, и стал медленно открывать глаз. Ресницы, слипшиеся, отяжелевшие от туши, дрогнули, начиная разрываться. По одной из них скользнула капелька: какая-то слишком темная и густая, как для слезы…
Мне стало страшно: а вдруг я поранился сильнее, чем думаю? Дрожащие пальцы тут же вцепились в мягкую, нежную кожу, пытаясь разлепить веки. Из-под ресниц с липким чмокающим звуком заструилось густое и черное. Горло сдавило рыданием. Мгновение. Резкое движение – и вот на меня смотрит… абсолютно здоровый, правда – чуть покрасневший от раздражения, - глаз. Я шумно перевел дыхание; еще раз, чтобы убедиться, взглянул на свой несчастный орган зрения и на дрожащих, онемевших от пережитого ужаса ногах побрел отвечать на звонок.
Ночь прошла спокойно, а весь следующий день был посвящен хлопотам, связанным с обустройством нового жилья. Вечер я провел в дружеской компании телевизора, пиццы и пары пива. Лег спать пораньше, и лишь голова моя коснулась подушки, как я тут же провалился в сон. Спал я обычно крепко, а утомленный переездом – и вовсе отключился от этой действительности. Казалось, ночь так и пройдет незамеченной, но где-то после полуночи я неожиданно проснулся. Понять причину этого пробуждения я не мог: кошмары меня не мучили, соседи не шумели, а звуки с улицы до моего двадцать второго этажа достигали смутными и очень приглушенными, как шелест переворачиваемых страниц старой книги.
Поворочавшись с боку на бок, я нашел удобное положение и снова принялся погружаться в сон, но был выхвачен из него так же, как и в предшествующее пробуждение: неожиданно-резко и совершенно необъяснимо.
Я замер, уставившись в потолок, на котором светом неполной луны были выведены странные, ломаные узоры.
«Кран. В ванной…течет…кран», - сонно подумалось мне. И действительно: сквозь гулкую тишину пустой квартиры моего слуха достигал противный звук капающей воды.
Вот черт!
Я застонал и сполз с кровати. Не включая свет, побрел в ванную. Дверь в нее была прикрыта не полностью, отчего по всей квартире раздавался грохот срывающейся из плохо завинченного крана воды.
Толкнув тонкую деревянную створку, я шаркающими шагами дотащился до проклятущей раковины и закрыл кран. Взглянул в зеркало, но не увидел в нем ничего, кроме темного, размытого пятна мрака. Развернулся и побрел обратно. Моя рука уже легла на тонкую резьбу дверной ручки, как темноту позади меня огласил глухой, металлический звук. Капля. Тишина. Капля. Тишина – менее продолжительная. Капля, капля, капля…
- Да что б тебя! – процедил сквозь зубы я и, вернувшись к крану, снова прикрутил вентиль. Все смолкло. Постучав для верности по крану и убедившись, что из него больше ничего не капает, действуя мне на нервы, я снова двинул к выходу. Стоило ноге коснуться порога комнаты, как в темноте зашуршало, по трубам пробежался гулкий, нарастающий звук, заставивший меня оцепенеть, а справа, с той стороны, где за темнотой и плотной, полупрозрачной клеенчатой ширмой была сокрыта ванна-душ, послышалось приглушенное, словно шепот, бульканье: слив… он словно… словно изрыгал из себя водянистые сгустки, заплевывая ими воздух и зыбкую тишину ночи!
Я медленно, пересиливая стремительно нарастающий в глубине души страх, начал оборачиваться… Глаза боковым зрением уловили легкое, почти незаметное движение: там, за завесой, в звуках рыгающего слива, было… что-то. Нечто. Темная, еще более густая, нежели мрак, тень, застывшая в углу.
Губы задрожали, искривляясь улыбкой ужаса. В груди заклокотало: сердце. Сжалось. Конвульсивно содрогнулось. Ладони – вспотели. По шее, сорвавшись прежде с виска, сбегала капля пот: одной длинной, нереально ровной линией. Соленый потек.
Тень шевельнулась, конвульсивно изгибаясь. За спиной, словно насмехаясь, снова закапало из крана. Громко. Кап. Ка-а-ап. Кап, кап, капкапкапкапкапкапКАП!
Я не выдержал: сорвался с места и бросился вон из ванной, на ходу ударяя по всем выключателям. За спиной, грохоча лампами, начал вспыхивать свет. А я… я уже был на площадке. Не останавливаясь, бросился к лестнице и, перескакивая через ступень-две, полетел вниз.
Отдышался я уже на улице, когда моего лица коснулось свежее дыхание весенней ночи. Утра: на востоке, за исполинскими изваяниями многоэтажек, зарождался рассвет.
Я, едва волоча ноги, добрел для ближайшего круглосуточного супермаркета, зашел в ярко освещенное помещение и у первого попавшегося покупателя попросил мобильный: мне нужно, нет – мне было просто необходимо позвонить!
Он не сразу снял трубку, а сделав это – первым делом негромко выругался и затем лишь поинтересовался, какому лешему не спится в начале пятого утра.
- Это я, Рей, - онемевшими губами произнес я, не узнавая собственного голоса: казалось, ужас пережитого изломал его, и теперь он скрипел на манер битого стекла, попавшего под каблук ботинка.
- Така? – недоверчиво поинтересовался друг, на что я лишь тяжело бросил: «Да», - хотя в любой другой раз не преминул бы саркастически заметить: «Нет, это Рональд Рейган. Звоню с того света: поинтересоваться, как идут дела на этом…», - или что-то вроде этого. Но сейчас мне было настолько страшно, что я полностью растерял способность шутить или даже просто улыбаться…
- Что случилось? Ты где? Почему я слышу какие-то голоса? Ты не дома? Така? Таканори! – кричал друг: его волнение возрастало в геометрической прогрессии – это чувствовалось в электромагнитных волнах сотовой связи.
- Рей, послушай, - перебил его я: слабым, каким-то размягченным, словно варенная брокколи, голосом. – У меня тут…- замялся: сказать или нет? – Что-то с ванной. Можно я у тебя переночую?
- И-ди-от, - протяжно констатировал Акира и, шумно переведя дыхание, прошептал: - Тебе не нужно спрашивать моего разрешения: ты же знаешь – двери моего дома всегда открыты для тебя…
Сказать Рею правду я побоялся. По той простой причине, что уже утром, медленно потягивая кофе на кухне друга, я и сам начал сомневаться в том, что видел. Сидя за маленьким круглым столом и из-за ободка огромной кружки поглядывая на мирно улыбающегося мне Акиру, я стал задумываться над тем, а не были ли события этой ночи – лишь кошмарным видением, рожденным моим чрезмерно бурным воображением? Только сейчас я понял, что тень, так страшно шевелящаяся за клеенчатой занавеской – всего лишь небрежно брошенное на крючок полотенцем, и что вода в раковине и самой ванне могла быть следствием засоренных труб…
Поэтому уже в десять часом утра я вышел из лифта, остановившегося на моем этаже, и тут же громко и смачно выругался: квартира и часть лестничной площадки были залиты водой, а под дверью меня уже караулили не очень дружелюбно настроенные соседи. По их лицам мне стало понятно, что устроенный мною потоп не остался незамеченным. Выслушав красноречивую тираду, содержащую в себе процентов восемьдесят слов непечатного характера, я выписал чек, едва ли не буквально закрыл им рот визжащему господину в спортивном костюме канареечного цвета и захлопнул дверь перед его раскрасневшимся от возмущения (или спиртного: я явственно ощущал висящий в воздухе дух шотландского неразбавленного) носом.
В квартире царила влажная, пронзенная тонкими нитями солнца, тишина. Она давила на виски, вызывая странную головную боль. Я потер ноющую переносицу, прикрыл на миг глаза, а затем побрел в кладовую – за тряпкой и ведром. До самых сумерек я ползал по квартире, собирая воду, пытаясь просушить отсыревшие вещи на балконе и… невольно обходя стороной ванную комнату. Чуть приоткрытая дверь зеленовато-черной трещиной цепко следила за каждым моим движением, заставляя порой вздрагивать от неизвестно откуда берущегося сквозняка. Проходя мимо ванной, я ощущал на себе чей-то тяжелый, пристальный взгляд, но оглянуться, а тем более – толкнуть дверь и войти в комнату, было выше моих сил. Я снова боялся. Боялся настолько, что стоило вечеру рухнуть на столицу синеватым покрывалом с тонкими разводами заката у самой его кромки, как я вооружился мобильным и набрал заученный до автоматического воспроизведения номер.
- Опять кран? – не удосужившись даже поинтересоваться моими делами, перешел сразу к делу Рей. Я не обратил на это никакого внимания и кивнул головой в знак согласия. После грубоватого: «Эй, Така, чего молчим? Неужто, не угадал?», - я спохватился, что говорим мы по телефону, и друг мой просто не может увидеть моего невербального согласия, и торопливо заговорил:
- Угадал: это снова кран. И ванна, и вся эта чертова комната вместе взятая! Рей, слышишь: мне…знаешь, мне тут кажется, что я с ума схожу, - коротко хохотнул, замечая, что еще чуть-чуть и у меня начнется настоящая истерика.
- Дурак. Что ты там уже нафантазировал?
- Там кто-то есть. В ванной. Оно следит за мной: я чувствую, как оно смотрит из темноты. Это оно кран открыло, оно… там, под раковиной, все в…
- В чем, Таканори?
Но я уже не слышал его: за спиной явственно заскрипела дверь. Дверь в ванную…
Тело похолодело, пальцы, сжимавшие трубку мобильного, сжались на горячем пластике мертвой хваткой. Лоб покрылся крупными бусинками пота. Пульс ударил по вискам, сердце… сердце так бешено колотило о грудную клетку, что я различал каждый его пронзительный удар.
Страх ширился, расползался по венам, смешиваясь с кровью, ускоряя ее бег. Конечности предательски онемели, голос пропал, липко-вязким комом закупорив дыхательные пути. Пустота за спиной наполнилась промозглым, сырым холодом. Запахло стоячей водой с примесью хлорного очистителя. В трубах, нарушая безмолвие ужаса, загудело, заклокотало. Из ванной, пробиваясь сквозь пелену страха и металлический вой водопровода, донесся отчетливый, холодящий кровь звук: словно кто-то провел пальцем по влажной эмалевой поверхности ванны, а затем – плеск воды и столь явственный, чавкающий звук шагов. Я поднял глаза, полные слез страха и в зеркальной поверхности трюмо увидел за своим левым плечом…ЭТО.
- Таканори… Така… Така, черти б тебя побрали! – я дернулся от неожиданности и распахнул глаза, чтобы наткнуться взглядом на взбешенного, но одновременно с тем и нескрываемо взволнованного Рея. – Не смей, слышишь, не смей больше так делать! – голос дрогнул, в нем так отчетливо послышались горьковато-сдавленные нотки…укора? боли? слез? Акира, что?
Видимо, я произнес это вслух, ибо услышал в ответ:
- Что значит «что»? Ты звонишь, говоришь страшные вещи, а потом бросаешь трубку! Что я должен думать в такой ситуации?! К тому же…
- К тому же, что? – Я напрягся, ощущая, как холод сковывает конечности. Я полулежал на кафельном полу кухни, а пальцы все еще сжимали давно уж умолкший мобильный. – Что ты видел, Рей?
- Ничего. Я ничего не видел. Но кое-что узнал… Нет, это бред какой-то! – улыбнулся как-то наигранно-напряженно, тем самым распаляя во мне любопытство. И страх. Который новой волной захлестнул мое сознание, заставляя тело содрогнуться от липкого, всепроникающего ощущения где-то в области желудка.
- По дороге к тебе я позвонил в риэлторскую контору, продавшую тебе квартиру, и разузнал о бывших ее хозяевах. Имени я не запомнил, но… до тебя в ней жила женщина; говорят, она была неизлечимо больна и однажды, не выдержав, взяла револьвер, пошла в ванную и застрелилась. Она была одинока, так что никто не заметил ее исчезновения. Через какое-то время сосед почувствовал странный запах и вызвал полицию. Они и обнаружили мертвую женщину…
Я слушал внимательно, ловя и запоминая каждое слово, слетающее с губ друга. Когда он кончил, мое лицо исказилось в кривой, насмешливой улыбке:
- Она не покончила с собой, да и сосед никакого запаха не почувствовал: он знал…
- Таканори? – едва слышно произнес друг, а я… я смотрел на свою руку, все это время сокрытую складками пиджака. В ней: черной, изборожденной трещинами на успевшей подсохнуть корочке, - был зажат тонкий и очень острый нож для колки льда. На лезвии кровь еще засохнуть не успела.
- Звони в полицию, Рей, звони в полицию…