1
I’m not a miracle (NC-17, drama, romance, Aoi/Uruha) Вс Сен 30, 2012 11:21 am
Leshaya
Сообщений : 674
Название: I’m not a miracle («Я - не чудо»)
Автор: colberry
Переводчики: Leshaya, Mstelina
Пейринг: Аой/Уруха, намек на Аой/Юнэ в прошлом
Жанр: drama, romance
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: временами я их одалживаю, но они мне не принадлежат.
Описание: Это как жгучее послевкусие бордового вина и выкуренных сигарет на деснах; как когда Юнэ распахнул дверь и встретил затуманенный взгляд полуприкрытых глаз Урухи поверх обнаженного плеча Аоя; как холод стены, к которой прислоняешься спиной, а в позвоночник будто вбивают барабанные палочки...
Предупреждения: …вопиющее богохульство XD (ну правда, религиозным людям просьба не читать. А то мало ли…)
Прим.автора: Вдохновлено DRIPPING INSANITY и GABRIEL ON THE GALLOWS.
Прим.пер.: Учите английский! Такое нельзя переводить, такое надо читать в оригинале и НАСЛАЖДАТЬСЯ! Спасибо за внимание ^^
Аой не верит в Бога…
…с тех пор, как первая «Ave Maria» разомкнула его губы, а ногти впились в церковную скамью, изъязвленную дырами от выпавших сучков, когда мать так стиснула его шею, заставляя склонить голову, словно целый мир был спрятан в локонах на детском затылке…
…с тех пор, как его отец в ярости оставил звездчатую вмятину на стене, а Юнэ прошептал «забудь-меня-пожалуйста», вклинившись между его болезненными вдохами.
Но когда Уруха выгибается навстречу его прикосновениям, растирает свои греховные убеждения по его обнаженным бедрам и вцепляется зубами в его ключицу… когда Уруха хватается за изголовье кровати обеими руками, трясущимися мелко-мелко… Аой молится разодранным простыням и разбитым винным бокалам (и отчаянным глазам Урухи) о том, чтобы суметь нанести Богу удар, украв у него пригоршню мерцающих звезд, и затолкать их под ребра, чтобы подарить им это долбаное сияние…
– Боже-боже-боже, н-ну…
Уруха всегда целуется с открытыми глазами, чтобы видеть изгибы небесно-голубых прожилок на веках Аоя. Он загадывает желание на каждую венку, и, возможно, Бог где-то внутри пурпурно-багровых линий, что крест-накрест изрезали их сердца, как воздух осколками стекла изрезал губы, и Аой глухо стонет, и умоляет, и господи-да.
И Аою хочется верить… хочется верить каждому гимну, которому он должен был подпевать в опустевшей церкви вслед за матерью… когда подрагивающие веки Урухи наконец закрываются под его медленные-медленные толчки…
– Боже, Аой, черт тебя дери, быстрее… словно я хрустальный; я не хрустальный, не обращайся, бӆядь, со мной, как с хрусталем…
…и когда он оказывается так глубоко, что, кажется, вот-вот дотронется до частящего-задыхающегося сердца. Кажется, вот-вот – и расцветит их стоны кровавыми откровениями.
Маленькими откровениями, что вырываются у него, когда Уруха обнажает шею… откровениями, которые соседствуют с памятью об огненных взглядах Юнэ, и шепоте за сценой, и том, как стены вибрировали от музыки, и простите меня, святой отец, ибо я согрешил, и грешил снова, и снова, и…
– Я никуда не тороплюсь, – заверяет Аой, когда Урухины пальцы сжимают его руки – ведь он приподнимается и отодвигается, бедра дрожат, и в паху горит, как в аду. Но ему нужно это видеть… нужно видеть, как Уруха раскидывается перед ним, словно миллионы осколков разбитого солнца, с этими острыми, как лезвия ножей, лопатками, с блестящими янтарными глазами, с дыханием, застрявшим в животе, и дрожью, застрявшей в груди. Влажная кожа блестит и мерцает ярче всех сверхновых в легких Бога. С тихим хныканьем Уруха поворачивает голову к Аою, его ноги бесстыже раскинуты в стороны, а темно-синяя тушь размазана по скулам.
– Ты – чертова девка. Моя девка.
Моя катастрофа.
И Уруха втягивает в себя воздух, дрожит, сплетает пальцы с пальцами Аоя, царапающими кожу мозолями на подушечках, и шипит так, словно у него острые клыки, и истрепанные крылья за спиной:
– Это ты меня таким сделал… ты меня, бӆядь, таким сделал.
Аой наклоняется, вжимаясь грудью в грудь так, что чувствует болезненный вдох, когда его член скользит обратно под нетерпеливые стоны. Это как жгучее послевкусие бордового вина и выкуренных сигарет на деснах; как когда Юнэ распахнул дверь и встретил затуманенный взгляд полуприкрытых глаз Урухи поверх обнаженного плеча Аоя; как холод стены, к которой прислоняешься спиной, а в позвоночник будто вбивают барабанные палочки...
– Ты всегда был таким.
Уруха пытается выгнуться навстречу гибельным прикосновениям, пытается выпутаться, вырваться или, быть может, прикоснуться дрожащими губами к яремной вене Аоя, но тот прижимает его к постели, грудь к груди, впивается зубами в его подбородок, несмотря на то, что Уруха брыкается, огрызается и рычит. Рука Аоя, вцепившаяся в бедро, оставляет розовато-алые синяки, которые заставят Уруху завтра усмехнуться перед зеркалом, огрубевшие пальцы медлят над каждой родинкой и шрамом.
Уруха нетерпеливо всхлипывает, обхватывая ногами талию Аоя, и словно хочет вплавиться в его грудь… он тянется выше-выше-выше, пока его руки не касаются изголовья, пальцы натыкаются на крест, вырезанный на спинке, и отслеживают его контуры, впиваясь подушечками в дерево. А Аой вбивается раз за разом, словно пытаясь заставить их кровь вскипеть, чтобы эти ночи не казались такими дьявольски темными...
– Не верю, – выдыхает Уруха, отрывистыми, нервными движениями подавая бедра навстречу Аою, а тот усмехается, уткнувшись лицом ему в ключицу. Его руки скользят по спине Урухи, пальцы отслеживают каждый выступающий позвонок, обводят острые лопатки, пытаются выманить угловатые крылья, которые прячутся где-то внутри... он почти чувствует кончиком языка черные перья, когда Уруха низко стонет и стискивает зубы. И Аой толкается, толкается… толкается, пока Уруха не выгибается над матрасом, и они оба невесомо взмывают в напоенный статическим электричеством воздух, силясь вдохнуть…
– А во что ты веришь?
И, когда Уруха начинает скулить, потому что член Аоя каждым движением приближает такую желанную "маленькую смерть", Аой почти обретает веру… почти видит Бога в том, как пальцы Урухи путаются в его черных волосах, в том, как он прижимается еще ближе, чтобы они столкнулись и, разлетаясь на куски, стали единым целым, и, может, даже умерли в один этот гребаный день…
…молись за нас, грешников…
И он целует Уруху с такой силой, с такой адской силой, словно это – последний раз и что-то уже вцепилось когтями в его ребра, он сжимает в горсти волосы на затылке Урухи – пальцы запутываются в прядях с черными отросшими корнями – и ловит ртом его судорожные вдохи.
Потому что да-боже-да…
Потому что этот раз – не последний, но…
Но если все же…
Уруха жарко шепчет в рот Аою, его нижняя губа влажная и дрожит:
– Не этот.
…молись за нас, чертовых грешников…
И Аой крепко сжимает его, погружается в него так глубоко, как только может, и замирает, и смотрит, как звезды сгорают в медных глазах.
…аминь.
Автор: colberry
Переводчики: Leshaya, Mstelina
Пейринг: Аой/Уруха, намек на Аой/Юнэ в прошлом
Жанр: drama, romance
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: временами я их одалживаю, но они мне не принадлежат.
Описание: Это как жгучее послевкусие бордового вина и выкуренных сигарет на деснах; как когда Юнэ распахнул дверь и встретил затуманенный взгляд полуприкрытых глаз Урухи поверх обнаженного плеча Аоя; как холод стены, к которой прислоняешься спиной, а в позвоночник будто вбивают барабанные палочки...
Предупреждения: …вопиющее богохульство XD (ну правда, религиозным людям просьба не читать. А то мало ли…)
Прим.автора: Вдохновлено DRIPPING INSANITY и GABRIEL ON THE GALLOWS.
Прим.пер.: Учите английский! Такое нельзя переводить, такое надо читать в оригинале и НАСЛАЖДАТЬСЯ! Спасибо за внимание ^^
- Спойлер:
Аой не верит в Бога…
…с тех пор, как первая «Ave Maria» разомкнула его губы, а ногти впились в церковную скамью, изъязвленную дырами от выпавших сучков, когда мать так стиснула его шею, заставляя склонить голову, словно целый мир был спрятан в локонах на детском затылке…
…с тех пор, как его отец в ярости оставил звездчатую вмятину на стене, а Юнэ прошептал «забудь-меня-пожалуйста», вклинившись между его болезненными вдохами.
Но когда Уруха выгибается навстречу его прикосновениям, растирает свои греховные убеждения по его обнаженным бедрам и вцепляется зубами в его ключицу… когда Уруха хватается за изголовье кровати обеими руками, трясущимися мелко-мелко… Аой молится разодранным простыням и разбитым винным бокалам (и отчаянным глазам Урухи) о том, чтобы суметь нанести Богу удар, украв у него пригоршню мерцающих звезд, и затолкать их под ребра, чтобы подарить им это долбаное сияние…
– Боже-боже-боже, н-ну…
Уруха всегда целуется с открытыми глазами, чтобы видеть изгибы небесно-голубых прожилок на веках Аоя. Он загадывает желание на каждую венку, и, возможно, Бог где-то внутри пурпурно-багровых линий, что крест-накрест изрезали их сердца, как воздух осколками стекла изрезал губы, и Аой глухо стонет, и умоляет, и господи-да.
И Аою хочется верить… хочется верить каждому гимну, которому он должен был подпевать в опустевшей церкви вслед за матерью… когда подрагивающие веки Урухи наконец закрываются под его медленные-медленные толчки…
– Боже, Аой, черт тебя дери, быстрее… словно я хрустальный; я не хрустальный, не обращайся, бӆядь, со мной, как с хрусталем…
…и когда он оказывается так глубоко, что, кажется, вот-вот дотронется до частящего-задыхающегося сердца. Кажется, вот-вот – и расцветит их стоны кровавыми откровениями.
Маленькими откровениями, что вырываются у него, когда Уруха обнажает шею… откровениями, которые соседствуют с памятью об огненных взглядах Юнэ, и шепоте за сценой, и том, как стены вибрировали от музыки, и простите меня, святой отец, ибо я согрешил, и грешил снова, и снова, и…
– Я никуда не тороплюсь, – заверяет Аой, когда Урухины пальцы сжимают его руки – ведь он приподнимается и отодвигается, бедра дрожат, и в паху горит, как в аду. Но ему нужно это видеть… нужно видеть, как Уруха раскидывается перед ним, словно миллионы осколков разбитого солнца, с этими острыми, как лезвия ножей, лопатками, с блестящими янтарными глазами, с дыханием, застрявшим в животе, и дрожью, застрявшей в груди. Влажная кожа блестит и мерцает ярче всех сверхновых в легких Бога. С тихим хныканьем Уруха поворачивает голову к Аою, его ноги бесстыже раскинуты в стороны, а темно-синяя тушь размазана по скулам.
– Ты – чертова девка. Моя девка.
Моя катастрофа.
И Уруха втягивает в себя воздух, дрожит, сплетает пальцы с пальцами Аоя, царапающими кожу мозолями на подушечках, и шипит так, словно у него острые клыки, и истрепанные крылья за спиной:
– Это ты меня таким сделал… ты меня, бӆядь, таким сделал.
Аой наклоняется, вжимаясь грудью в грудь так, что чувствует болезненный вдох, когда его член скользит обратно под нетерпеливые стоны. Это как жгучее послевкусие бордового вина и выкуренных сигарет на деснах; как когда Юнэ распахнул дверь и встретил затуманенный взгляд полуприкрытых глаз Урухи поверх обнаженного плеча Аоя; как холод стены, к которой прислоняешься спиной, а в позвоночник будто вбивают барабанные палочки...
– Ты всегда был таким.
Уруха пытается выгнуться навстречу гибельным прикосновениям, пытается выпутаться, вырваться или, быть может, прикоснуться дрожащими губами к яремной вене Аоя, но тот прижимает его к постели, грудь к груди, впивается зубами в его подбородок, несмотря на то, что Уруха брыкается, огрызается и рычит. Рука Аоя, вцепившаяся в бедро, оставляет розовато-алые синяки, которые заставят Уруху завтра усмехнуться перед зеркалом, огрубевшие пальцы медлят над каждой родинкой и шрамом.
Уруха нетерпеливо всхлипывает, обхватывая ногами талию Аоя, и словно хочет вплавиться в его грудь… он тянется выше-выше-выше, пока его руки не касаются изголовья, пальцы натыкаются на крест, вырезанный на спинке, и отслеживают его контуры, впиваясь подушечками в дерево. А Аой вбивается раз за разом, словно пытаясь заставить их кровь вскипеть, чтобы эти ночи не казались такими дьявольски темными...
– Не верю, – выдыхает Уруха, отрывистыми, нервными движениями подавая бедра навстречу Аою, а тот усмехается, уткнувшись лицом ему в ключицу. Его руки скользят по спине Урухи, пальцы отслеживают каждый выступающий позвонок, обводят острые лопатки, пытаются выманить угловатые крылья, которые прячутся где-то внутри... он почти чувствует кончиком языка черные перья, когда Уруха низко стонет и стискивает зубы. И Аой толкается, толкается… толкается, пока Уруха не выгибается над матрасом, и они оба невесомо взмывают в напоенный статическим электричеством воздух, силясь вдохнуть…
– А во что ты веришь?
И, когда Уруха начинает скулить, потому что член Аоя каждым движением приближает такую желанную "маленькую смерть", Аой почти обретает веру… почти видит Бога в том, как пальцы Урухи путаются в его черных волосах, в том, как он прижимается еще ближе, чтобы они столкнулись и, разлетаясь на куски, стали единым целым, и, может, даже умерли в один этот гребаный день…
…молись за нас, грешников…
И он целует Уруху с такой силой, с такой адской силой, словно это – последний раз и что-то уже вцепилось когтями в его ребра, он сжимает в горсти волосы на затылке Урухи – пальцы запутываются в прядях с черными отросшими корнями – и ловит ртом его судорожные вдохи.
Потому что да-боже-да…
Потому что этот раз – не последний, но…
Но если все же…
Уруха жарко шепчет в рот Аою, его нижняя губа влажная и дрожит:
– Не этот.
…молись за нас, чертовых грешников…
И Аой крепко сжимает его, погружается в него так глубоко, как только может, и замирает, и смотрит, как звезды сгорают в медных глазах.
…аминь.
