О чем ты думаешь сейчас, Руки? Да-да, именно сейчас, когда лежишь на кафельном полу ванной комнаты и невидящим взглядом смотришь в потолок. Что ты видишь там? Уж точно не галогеновые светильники и не дорогую отделку, превратившую даже это помещение в музейный зал. Ты помнишь, Руки, какой запах стоит в музеях? Затхлый, мертвый… Совсем как в твоем доме сейчас. И ты не скупишься на благовония, чтобы хоть на время избавиться от пропитанного одиночеством воздуха. У тебя получается, Руки? Судя по тому, что ты снова прячешься в ванной, не особенно хорошо. Как ты думаешь, почему?
Не злись, Руки. Уже поздно впадать в ярость, крушить все, что подвернется под руку. Пришло время подумать о прошлом трезво и хладнокровно. Что ты помнишь из прошлого, Руки? Что первое появляется в твоей голове, когда речь заходит о воспоминаниях? Неужели весь тот тяжелый путь, который ты преодолел, чтобы стать тем, кем теперь являешься? Или все же тот, с кем ты шел рука об руку все это время? Что ты помнишь о нем, Руки?
Не закрывай глаза, не закусывай губы. Ты лучше меня знаешь, какая картина предстает твоему внутреннему взору. Ты и он. Как всегда в противоположных углах гримерки: чтобы никто не догадался, чтобы никто даже не заподозрил, что между вами было что-то большее, чем просто приятельские отношения. Чтобы никто не уловил даже отголоска сумасшествия, что связывало вас так прочно. Не имея сил дальше терпеть эту пытку, ты бросал взгляд, всегда только один, короткий, в сторону комнатушки c незатейливой табличкой «Bath room». Практически сразу же он поднимался и уходил, теребя в пальцах зеленоватую пачку ментоловых сигарет. Ты же неторопливо потягивался в кресле, улыбался и подшучивал над остальными. И всегда еле держался, чтобы не броситься бегом, чтобы не захлопнуть с грохотом хлипкую дверь, чтобы не наброситься на него сразу же, как только увидишь.
Ты же не забыл ничего, правда, Руки? Как ты можешь это забыть? Он размазывал черные полосы на твоей шее, касаясь тебя руками и губами. Он целовал твои глаза, превращая аккуратный макияж в бесформенные темные пятна. Он небрежно стягивал твои концертные брюки, торопясь добраться до бледной кожи. А ведь ты так стеснялся раздеваться на публике… И до сих пор стесняешься. Твой предел – порванные джинсы или глубокий вырез пиджака. И только ему ты позволял видеть все. И даже не краснел, когда он, еще полностью одетый, неторопливо поглаживал твои обнаженные бедра, находя в этом особое удовольствие.
Ты не умел отказывать этим непроницаемым темным глазам, которые светились желанием при виде тебя. Не научился противиться ласке горячих рук с загрубевшей от постоянной игры кожей. Разве что довел до автоматизма привычку впиваться зубами в запястье, ощущая порывистые движения внутри себя. Сколько он подарил тебе браслетов, Руки, чтобы ты мог прятать от внимательных глаз эти темные следы своей страсти? Ты ведь не выбросил ни одного. И хранишь их все здесь, в единственной комнате, в которой ты еще можешь оставаться собой.
Как же так вышло, Руки? Разве не об этом вы мечтали вдвоем, когда усталые и измученные лежали в обнимку на грязном полу уборной? Чтобы пол был облицован мозаичной плиткой и обязательно с подогревом. Чтобы в душевой кабине хватало места для двоих: ты же любил поворачиваться к нему спиной, упираться руками во влажную стену и приглашающе прогибаться. Чтобы в огромной ванне вы свободно умещались в любой доступной вам позе. Теперь все это есть. С одним единственным «но». Это все твое, Руки. Не ваше, только твое. Никогда еще здесь, на теплых бежевых плитках, тебе не было так хорошо, как тогда с ним на ледяном растрескавшемся кафеле уборной. Зачем тебе одному все это, Руки? Как ты смог это допустить? Что же ты наделал, что он, не попрощавшись, покинул твою жизнь?
Подумай лучше об этом, Руки! И перестань мечтать о том, что он вернется к тебе. Тебе ли не знать, что мечты имеют свойство сбываться тогда, когда уже совершенно не нужно?