Сумерки из золотисто-коричневых превратились в серовато-фиолетовые. Густой, похожий на разлитое в воде молоко туман медленно выползал из-за стволов деревьев, опутывая толстые щупальца корней, поросшие мягким, пахнущим тленом мхом, промозглыми объятиями. Уже почерневшие листья впитали в себя так много влаги, что неприятно чавкали под ногами.
Я шел, пытаясь не упасть в подкравшемся с востока сумраке. Мне приходилось то и дело обниматься со стволами близ произрастающих деревьев, чтобы ближе не познакомиться с тем, что неприятно булькало у меня под ногами. Пару раз мне, все же, не повезло, после чего я с проклятиями отдирал от дорогих джинсов налипшую траву и куски вязкой, глинистой грязи. Волосы уже изрядно вымокли от ледяной мороси, срывающейся со стремительно темнеющего неба. Темно-синее с бледно-серыми прожилками, оно было испещрено множеством черных трещин – вонзающихся в него сучьев обнаженных, оцепеневших от пронзительно-холодного октябрьского ветра деревьев. Они медленно раскачивались у меня над головой, роняя тяжелые сизые капли и резкие вскрики воронов. Я вздрагивал, поминутно подвергаясь опасности оказаться в жестких объятиях гниющей земли.
Когда небо полностью покрылось серебряной амальгамой ночи, впереди, наконец, показался вожделенный просвет. Но… лес расступился, пропуская меня вперед, и я едва сдержал разочарованный, полный усталости стон. Блуждание по незнакомой местности окончилось тем, что я набрел на небольшое, поросшее сухим тростником озеро. Вода в нем была густо-черная, смолянистая и невероятно гладкая. Как огромное зеркало, отражающее беззвездное небо, оно лежало в плотном кольце из лишенных листвы деревьев, образующих своеобразную, жуткую по своей эстетической составляющей рамку.
Я замер у самой кромки воды, едва успев выровнять равновесие и тем самым спасти себя от незапланированных водных процедур. Подошвы ботинок неприятно скользили по покрытому илом склону, так что я стал осторожно пятиться назад, подальше от бездонных вод озера. Где-то в бескрайнем небе завыл ветер, его песню тут же подхватили темные исполины-клены, треща стволами, перешептываясь ветвями. По плечам и продрогшей спине волной прокатились мурашки. Я весь передернулся, пытаясь отогнать неприятное чувство, обосновавшееся где-то в области желудка. Тяжелый ком в горле лип к его стенкам, затрудняя дыхание. Мельком взглянул на чуть светящийся циферблат наручных часов. Стрелки остановились на отметки семь с двадцатью двумя минутами. Шесть часов, шесть долбаных часов я брожу по этим лесам в поисках хотя бы смутного намека на цивилизацию!
Я с остервенение пнул первое, попавшееся под ногу. Это оказался довольно увесистый камень. Логично будет заметить, что после этого я перешел на болезненный вой, перемешивающийся с вычурными проклятиями в адрес себя любимого.
- Придурок, кретин, идиот… - шипел я, хватаясь за болезненно пульсирующую ступню, спрятанную за толстой тканью кед.
Прыжки по заболоченной местности, вызванные несоответствием размеров мозга с его функциональностью, не остались безнаказанными. Я поскользнулся и с коротким вскриком повалился в камыш. Вода подо мной с каким-то странно-липким, ленивым звуком расступилась, принимая враз оцепеневшее тело в свои ледяные объятия. У меня от неожиданности перехватило дыхание. Я стал неистово барахтаться в больше напоминавшей густое варево жиже, пытаясь выбраться на берег. Тело неуклонно тянуло вниз, ноги, избивающие воду, не нащупывали дна, из чего следовало – место здесь намного глубже, чем я мог предположить. А если учесть мой не ахти какой большой рост, то…
- Така, соберись! – Одернул себя я и, таки собравшись, бросил свое окоченевшее тело на обрывистый склон. Ухватиться было положительно не за что, отчего мои пальцы принялись врезаться в мокрую глину, оставляя на ней глубокие рваные борозды.
Когда уже половина моего отяжелевшего тела оказалось в безопасности, любовно прижавшись к показавшейся мне неимоверно теплой земле, в воде начало что-то происходить. Я замер. Холодная волна ужаса прокатилась по всем мышцам, сковывая их. Я весь сжался, не в силах заставить себя дышать. Сердце вдруг взбесилось и принялось яростно избивать грудную клетку.
Мои ноги, все еще прибывающие в воде, ощутили, как та стала медленно, очень медленно раскачиваться, расступаясь в стороны: что-то подымалось из темных глубин озера…
Страх полностью сковал меня. Я лежал, кожей щеки ощущая, как медленно стекает, смешиваясь с грязью, вода с моих волос. Она слепила, но я не мог даже моргнуть. Пальцы с силой впились в глину и так там и замерли. Я ощущал, как под ними шевелятся потревоженные черви. Их толстые слизкие тела, медленно сокращаясь, были распороты моими ногтями, их холодные внутренности забились в трещинки на моей коже…
Нечто в воде приближалось. Вот о берег ударилась очередная волна, а затем раздался уже другой, отвратительный звук: как если бы кто-то бросил на землю мокрую тряпку. Что-то зашевелилось совсем рядом со мной.
Я лежал, короткими толчками впихивая в легкие воздух. Тот стал отвратительно-зловонным, словно меня бросили посреди скотобойного двора в знойный июльский полдень. Тошнота тут же подкатила к горлу, но страх не дал содержимому желудка покинуть его.
Я закусил губу, ощущая, как на глазах выступают слезы.
Под меня потекла вода. Что-то очень мокрое скользило по берегу, выбираясь из озера.
Страх окончательно вошел в права на мое тело, подчиняя его своей воле. Глаза вне моей воли переместили свой взгляд чуть в сторону. Туда, откуда доносилось жадное, голодное чавканье…
Огромные, на выкате, глаза, полностью лишенные век и радужки, впились в меня бесчувственным взглядом; длинный нос, больше напоминавший кривой отросток, с трепетом втягивал в себя влажный, наполненный миазмами воздух; бледная зеленовато-желтая кожа, казалось, светилась в дрожащей темноте. Круглое детское лицо с жидкой растительностью на деформированном черепе было обращено ко мне. Сутулые плечики под острым углом торчали из-под лохмотьев, оставшихся от грязного савана.
Я бы закричал, я бы сорвался с места и бросился бежать, не разбирая дороги, но… мое тело не слушалось меня. Ужас приковал меня к земле, и лишь только сердце, грохотавшее где-то в горле, да пальцы, впивающиеся в червивую грязь, указывали на то, что я еще жив.
Бледное существо не сводило с меня неживого взгляда. Я, завороженный, смотрел в эти подернутые глаукомой глаза, ощущая, как их обладатель медленно, но неуклонно приближается ко мне. Оцепенение не спадало. Тело налилось свинцовой тяжестью, стремясь разбиться в лепешку. Я уже представлял, как дробятся мои кости, как превращаются в кашу мышцы и внутренние органы. Это было нечто зеленовато-красное, густое и вязкое. А еще – горячее…
Вместе с резким толчком в грудь (сорвалось сердце, не выдержав натиска адреналиновой волны) из горла вырвался звук, отчасти напомнивший крик, а отчасти – предсмертный хрип. Раз закричав, я больше не смог остановиться. Существо из озера ломано дернулось, словно сквозь него пропустили разряд электричества в несколько сотен вольт. Глаза его закатились под лоб, черный провал рта исказила судорожная улыбка. Я увидел гнилые обломанные зубы, торчащие из серовато-зеленых десен. Черный язык извивался во рту, так, как если бы существо это цокало им о глухое небо.
Я кричал безостановочно, разрывая легкие. Собственные крики заставили мое тело встрепенуться, пробуждаясь от коматозного состояния. Я смог оттолкнуться от земли, но тут же понял, что снова сползаю в воду. Неспокойная гладь озера расступилась подо мной; я лихорадочно забился, пытаясь удержаться на берегу. Всем своим нутром я понимал, что стоит мне оказаться в воде, и я погибну. Потому что Это явно принадлежало озеру…
Вода попала в рот, забилась в ноздри и проникла в легкие. Я закашлялся; в груди немилостиво жгло, внутренности…их просто выворачивало наизнанку! Болезненный шок, ужас и холод, - все это вызывало помутнение рассудка. Я уже перестал что-либо понимать. Я лишь бился в воде, ломая ногти о неподатливый берег, а Оно уже ползло ко мне. Вот худые, вывернутые в суставах руки коснулись бурлящей поверхности воды, вот они стали погружаться в черные ее глубины…
Я снова закричал, попытался подтянуться, выбраться на берег. Когда ничего не получилось – оттолкнулся от него, предпринял жалкую попутку плыть. Куда? Зачем? Эти вопросы… они просто не приходили мне в голову. В тот момент я действовал, не задумываясь. Только бы не останавливаться, лишь бы держаться на поверхности. Не дать… не дать поймать себя, утащить на илистое дно. Там так страшно, так холодно, одиноко и… мертво. Как это самое существо, погружающееся в воды озера.
Я в очередной раз глотнул обжигающий легкие воздух с привкусом болотной воды, а потом эта тварь крепкой хваткой вцепилась мне в ногу и стала тянуть вниз. Я, не задумываясь, лягнул это существо свободной ногой и одним толчком отправил свое тело на берег. Но озерный монстр не сдавалась. Костлявые, мертвецки-холодные пальцы забрались под штанину, тупые ногти (когти?) впились в кожу. Я взвыл от боли и стал сопротивляться еще сильнее. Ярость и жуткое желание выжить частично вытеснили страх, освобождая тело от тяжелых пут оцепенения.
- Да что б тебя! – Рыкнул я, рывком подтягиваясь на окоченевших руках. Шлепнулся на берег и стал ползти, пытаясь не обращать внимания на тяжеленный балласт, с остервенением царапавший мою ногу в попытке удержать.
Дотянулся до того самого камня, на котором всего лишь несколько минут назад сгонял злость. Пальцы неловко заскользили по шероховатой поверхности, пытаясь найти опору, ухватиться.
«Ну же, Така, ну же», - подбадривал я себя.
Позади яростно зашипело. Тварь удвоила свои усилия; я последовал ее примеру. Отбиваясь на пределе своих сил, я медленно, но уверено продвигался вперед. Камень, служивший мне опорой, остался позади. Я уже полностью был на суше, волоча за собой издающее дьявольские звуки существо. С него потоками стекала грязная вода. Я слышал, как она разбивается о землю, как та скользит и чавкает под костлявым телом твари. Это существо… оно словно губка впитывало в себя воду, но, оказавшись вне озера, начинало быстро ее терять, растекаясь буквально на глазах.
Интуитивно чувствуя, что нужно лишь потянуть время, и тварь сама от меня отстанет, я продолжал волочиться вперед, ощущая тепло, исходящее от прелой земли и холод прикосновений инфернального существа. Все это смешивалось в единый, пробирающий до костей, коктейль ощущений. Я тяжело дышал, преимущественно хватая зловонный воздух пересохшими губами. Кожа на них успела потрескаться и теперь сочилась кровью.
Я облизывал губы сухим и шершавым, как наждачная бумага, языком; вода, срывающаяся с волос, смешивалась с какими-то странными, пресными слезами, стягивающими кожу на щеках.
- Господи, пожалуйста… - шептал я, упорно двигаясь вперед. Сантиметр: один, второй, третий… Только бы не останавливаться. Только бы… проснуться. Почему этот кошмар не заканчивается?
«Потому что ты не спишь, Таканори», - усмехалось мое второе «Я» где-то не очень глубоко во мне: «Сны не бывают такими яркими. Во сне не больно…». А мне было больно. И это значило, что я не сплю. Неопровержимое доказательство.
- Эй, ты! – Я дернулся от неожиданности. Просто перед моим носом возникла пара темных ботинок. В бледном свечении сумерек я мог разглядеть кусочки грязи и листьев, налипшие на их рифленую подошву. Я приподнял голову, но увидел лишь нечеткий силуэт: на незнакомце был плащ; на голову он, спасаясь от дождя, накинул глубокий капюшон.
Я тяжело сглотнул. Воздух, царапавший глотку, стал чуть свежее. Я понял, почему: тварь стала медленно пятиться назад. Ее пальцы отпустили мою ногу, чем я тут же воспользовался, отползая как можно дальше от этого существа.
Я не видел, куда смотрит человек в капюшоне, но мог поклясться, что взгляд его был прикован к озерному монстру. И последнему это очень не нравилось. Я ощущал, как неведомый мне страх растекается в ночной прохладе, опутывая все своими тонкими нитями.
- Пойдем, - черная ткань плаща всколыхнулась, из мрака показалась изящная, акварельно-прозрачная рука. Белые пальцы были украшены массивные перстнями.
Я потянулся к этой руке. Вцепился в нее, как утопающий цепляется за соломинку. Одним рывком оказался на ногах. Тяжесть собственного тела болью отдавалась в каждом его члене.
- Давай же, идем, - слова незнакомца прозвучали как приказ. – Это – не единственная тварь, которую мы можем сегодня встретить.
Мне не понравилось, как это прозвучало. Потому что произнесено это было вполне серьезно.
Незнакомец повернулся ко мне спиной и торопливо зашагал в сторону леса. Я сделал несколько шагов следом, и понял, что падаю. Внутри меня что-то сломалось, и я потерял сознание.

***

- Это была каппа. Она хотела съесть твою печень, - сознание еще не совсем вернулось ко мне, поэтому я не вполне уверен, было ли это сказано на самом деле или только мне пригрезилось.
- Где... где… я? - В горле пересохло, губы спеклись. Говорить было предельно сложно: язык едва ворочался во рту, царапая нёбо.
- Отдыхай, - коротко бросил незнакомец. Я с трудом разлепил глаза. Тусклый свет скользнул по сухим роговицам. Я заморгал; из внешнего уголка глаза сорвалась слеза, стремительно заскользила по рельефу скулы.
Мой спаситель успел сменить мрачное свое одеяние на более обыденное: темная, слегка помятая кофта, такого же оттенка джинсы. Невысокий, я бы даже сказал – крохотный, он плавно передвигался по комнате. Длинноватые, чуть вьющиеся его волосы то и дело падали на лицо, и он их поправлял, машинально отправляя за ухо. В неровном свете они отливали медовой бронзой, и, пожалуй, даже пахли подобно меду: полевыми травами и полуденным солнцем.
- Где… - снова начал я, растерянно (и с толикой любопытства) оглядываясь по сторонам.
- Я же сказал – отдыхай, - тихо, но достаточно резко ответил парень, не прерывая своего занятия. А именно – передвигаясь от одного окна довольно большой комнаты к другому, он аккуратно ставил на каждый подоконник небольшую, прежде уже использовавшуюся свечу и тут же ее зажигал. При этом губы его быстро шевелились: видимо, парень произносил слова какого-то заклятия или еще чего-то в подобном духе.
Когда все окна были освещены, парень прошел к центру комнаты. На небольшом, но высоком столе красного дерева были выложены спелые яблоки, небольшая тыква и осенние цветы. Посреди этого натюрморта незнакомец установил три коричневые свечи.
- Они символизируют увядание растительности, - проговорил он, ощущая на себе мой пристальный взгляд. - Все, что осталось неубранным на полях, теперь принадлежит холодам и морозу. С завтрашнего дня начинается сезон смерти. Сегодня же мы празднуем Новый год – Самхэйн. Тебя ведь это интересует? – На мягко очерченных губах появилась улыбка.
Я кивнул в ответ. Да, мне действительно было интересно. Ведь я стал частью этого… празднества? Обряда? Ритуала?
- Скорее, первое, - словно читая мысли, ответил незнакомец. Улыбка не покинула красивого его лица. Он на секунду остановился, чтобы посмотреть на меня. В руках его, отбрасывая рубиновые тени, покоилось крупное яблоко. – Самхэйн – кельтский праздник мертвых, который отмечается в честь Повелителя Смерти, Самана. Со временем, - он опустил ароматный плод на стол, к остальным дарам, - он превратился в праздник в честь мира духов. Это празднество посвящено взаимодействию между тонким миром и миром плотной материей. В этот день мы, - и снова на лице его заиграла улыбка, но на сей раз – полная нежного тепла, - оставляем «пирожные души» своим умершим предкам – угощение, выставляемое на улицу для душ почивших, которые в эту ночь приходят в наш мир, чтобы помочь своим еще живым близким.
По преданиям, в этот вечер вспыхивают костры на волшебных холмах, называемых сидхами, - там, где обитают духи. Именно там живут души умерших и исчезнувшие боги ушедших времен. Люди, опасавшиеся вторжения враждебных духов в мир живых, пытались испугать незваных гостей угрожающими масками, вырезанными из тыкв и освещенными изнутри вставленными в них свечами. Знакомый обычай, не правда ли? – Он снова смотрел на меня.
- Да, - я чуть приподнялся и попросил: - Продолжай.
- Тебе действительно интересно?
- Да. Ты… ты ведь говоришь о Хеллоуине?
- Это популяризированное название. Очень упрощенное и опошленное современным обществом. Оно полностью потеряло связь с древними традициями и верованиями, - в голосе его послышалась грусть. – Но мы помним и чтим традиции прошлого, так что не все еще потеряно.
- Кто «мы»? – С каждым, сказанным им словом во мне просыпалось все большее и большее любопытство. Я сел, ощущая приятную, немного тянущую боль в мышцах. Ноги коснулись теплого деревянного пола. Только сейчас я осознал, что не обут и что на мне совершенно нет одежды. Тело было прикрыто лишь тонкой простыней, так приятно пахнущей свежестью и сухими травами.
- Вы называете нас ведьмами и колдунами, - улыбка, казалось, была неотъемлемой его частью. Она лишь меняла глубину, отражая чувство своего обладателя. – Это – сложный вопрос, и я не хочу о нем говорить. Не сейчас. Сегодня у меня праздник.
Я ничего не ответил, а он, на секунду задумавшись, продолжил прерванный рассказ:
- Самхэйн был как праздником смерти, так и праздником возрождения. Кельты считали, что умершие в данном году, должны дождаться Самхэйна, чтобы получить возможность перебраться в мир духов, где они начнут новую жизнь.
В наши дни многие люди «ныряют» за яблоками в большой котел или бочку, поскольку яблоко является символом души, а котел представляет собой великое чрево жизни, - в его руках снова появилось яблоко. Он посмотрел на него, поднеся к свече. Я со своего места ощутил, как напивается трепетного тепла плод, как он впитывает в себя нечто тонкое, едва уловимое, магическое.
- Возьми, - он обошел стол и оказался передо мной, протягивая яблоко.
Я коротко кивнул и взял фрукт. Он действительно оказался теплым, и я ощутил сокрытую в нем жизненную силу.
- Яблоко – универсальный символ, - он опять читал мои мысли. – Если разрезать его поперек, ты увидишь, что зерна его образуют пятиконечную звезду, заключенную в окружность – пентакль. Христиане считали его первой из Семи Печатей, которые представляли собой имя Бога; в Греции это был символ Коры – богини растительности и полей. Пятиконечная звезда – это еще и своеобразное начертание человеческого тела. Помнишь «Микрокосмического человека» да Винчи?
Я снова ограничился утвердительным кивком, не отрывая завороженного взгляда от греющего мои ладони плода. Все, что говорил мой спаситель, казалось мне каким-то волшебством, и мне даже в голову не могло прийти не верить его словам. Возможно потому, что в этом была особая прелесть: верить чуду, что у тебя в руках…
- Пять оконечностей звезды представляют так же и пять чувств, посредством которых земное знание проникает в разум. Зрение, - он коснулся своих глаз, - обоняние, - пальцем притронулся к кончику носа, - слух, - зажал ладонями уши и улыбнулся, - вкус, - ладонь переместилась на рот, прикрыв его, - и осязание, - с этими словами он протянул руку и коснулся моего обнаженного плеча: совсем невесомо, но я ощутил тепло его кожи. – Центр звезды символизирует шестое чувство. Я думаю, оно где-то здесь, - его рука соскользнула с моего плеча, чтобы прижаться к груди: там, где билось мое сердце. Я невольно вздрогнул, нечто внутри отозвалось эхом.
- Чувствуешь? – Он посмотрел мне в глаза.
- Да, - выдохнул я и притянул его к себе…

***

- Мне нужно закончить ритуал, - прошептал он мне в шею, поднял глаза и с улыбкой в уголках губ указал на догорающие свечи. Выпутался из складок простыни, принялся одеваться.
Я взглядом скользнул по его красивому профилю, спустился к шее, затем перебрался на спину и… замер: от позвоночника по лопаткам и к самым плечам тянулись выбитые на прозрачно-медовой коже крылья. Ангельские крылья.
Я резко выдохнул. Он – замер и посмотрел на меня. Я ничего не сказал. Сел, оказавшись позади него. Руки дрожали, когда я коснулся татуировки. Начал медленно обводить ее контуры, заново рисуя их кончиками пальцев. Не удержался: прильнул к нему, губами прижимаясь к горячей шее. Ощутил, как грохочет под тонкой кожей пульс. Заскользил вверх, заставляя его обернуться, подставляя свои губы для поцелуя.
Целовал жарко, целовал долго, пока не закружилась голова, пока в легких не осталось и грамма воздуха. В самый последний момент оторвался, делая глубокий вдох с привкусом его губ. Отпустил. Он улыбнулся мне какой-то дрожащей улыбкой. Встал, наконец-то одевшись, и не спеша побрел к своему алтарю – возобновлять прерванный ритуал.
Я устроился поудобней и стал наблюдать. Теперь мне было еще интересней следить за разворачивающимся на моих глазах действом.
Он мельком взглянул на меня. Взял с полки плоское круглое блюдо, покрытое черной эмалью. Оттуда же извлек баночку с какой-то белесой жидкостью и тонкую художественную кисть. Опустив все это на стол, он принялся рисовать. Что именно, я не видел. Когда работа была окончена, убрал рисовальные принадлежности на место, а блюдо поместил в центре алтаря.
- Я сейчас проведу небольшой ритуал. Это, - он снова взялся за черную посудину. Поднял ее так, чтобы я смог увидеть то, что на ней нарисовано: узор больше всего напомнил колесо с восьмью спицами. – Символ Саббата, символ бесконечности, - блюдо вновь оказалось на алтаре: в окружении ядовито-красных яблок и дурманящего аромата цветов.
Он убрал догоревшие свечи, а вместо них поставил новые: восемь штук по периметру колеса. Рядом разместил кадильницу. Из нее тонкими сизыми струйками подымался дым. Голова тут же стала тяжелой, захотелось спать, но я продолжал внимательно следить за каждым его движением. Мне хотелось узнать, чем же все это закончится.
Когда воздух комнаты пропитался ароматами благовоний, он взял в руки обоюдоострый нож с черной рукояткой.
- Это – атэма, ритуальный нож, - пояснил он, подарив мне свой взгляд. Я видел, что ему доставляет это удовольствие – посвящать меня в свою магию.
Пока я завороженно рассматривал кинжал, в его руках успел появиться крупный, черновато-пурпурный плод. Гранат, - узнал я. Он аккуратно вырезал из него кусочек. Рубиновые зерна рассыпались по расчерченному кругу. Не опуская ножа, он стал произносить едва различимые в теплом трепетании воздуха слова:
- Этой ночью, в Самхэйн,
Я отмечаю Твой путь,
О, Солнечный Король. Путь на закат,
В страну вечной молодости.
Я отмечаю путь всех, кто ушел и всех, кто еще придет.

О, Прекрасная Богиня, Вечная Мать.
Та, кто дает рождение покойным:
Научи меня, где во время великой тьмы
Отыскать великий свет!
Взял несколько зерен граната, положил их в рот. Замер, прикрыв глаза. Он словно прислушивался, ожидая ответа на свою просьбу. Время медленно сочилось сквозь невидимые щели в окнах, убегая на восток, где очень скоро должен был родиться новый день.
Когда пришло время, он открыл глаза, посмотрел на колесо и зажег свечу.
- Я зажег это пламя, чтобы изменить то, что мучает меня.
Поверни силы вспять,
Повелительница ущербной Луны,
Морриган – предвестница Смерти,
От темноты к свету!
От смерти к жизни!
Взял заранее приготовленную записку и зажег ее. Опустил пылающий листок бумаги в покрытую черной копотью плошку, находящуюся тут же на алтаре и долго смотрел на пламя. Лицо его, расписанное алыми бликами света и черными узорами теней, было сосредоточено на чем-то, очень далеком от этой реальности. Глаза его ловили трепещущие языки пламени, и, казалось, поглощали их, втягивая в себя обжигающее тепло.
Запах горячего воска смешивался с ароматами благовоний и благоуханием цветов. По телу разливалась приятная слабость, глаза слипались, мысли путались. Я сдался и тут же провалился в сон.
Мне снилось солнце, слепящее глаза. Я смотрел в небо: оно было прозрачно-голубое, безоблачное. Высоко над головой резвились ласточки. Было лето, было тепло. Одиноко и пусто. И я замерзал в этом солнечном мире.
Лежа в высокой траве, я обнимал себя за плечи, пытаясь согреться. Безуспешно. Холод шел изнутри, тело пробирала крупная дрожь. Я не понимал причины, и это пугало меня. Страх был настолько реальным, что я начинал верить, что происходящее со мной – совсем не сон. От этого становилось лишь страшнее.
Я смотрел в небо, понимая, что глаза мои закрыты. Я пытался их открыть, но не мог. От этого страх, рожденный одиночеством, перерастал в ужас. Тот лип к моим легким, убивая дыхание. Я силился закричать, позвать на помощь, но, как это положено в сновидениях, мои потуги оставались тщетными. Я лишь хрипел, раздирая глотку, но крик не выходил из моей груди.
Когда отчаяние полностью завладело мной, я сделал последнее, на что был еще способен – заставил себя проснуться.
Открыв глаза, я увидел… небо. Оно было тяжелым, серым и мокрым, как оставленное под дождем покрывало. Надо мной склонились деревья. Голые ветки царапали бледность неба; из прорех сочился дождь. Противная морось, оседавшая на лице, пробирала насквозь. Вот, значит, откуда этот холод…
Я перевернулся набок. Онемевшие конечности неприятно заныли. Скривившись, я принялся осматриваться по сторонам. Спереди, сзади и слева возвышался лес. Справа, рябя, растеклось озеро: глубокое и темное, как ртуть. В памяти тут же всплыли ужасы прошлой ночи. Картинка была слегка размазана, подернута сиреневатой пеленой.
Опираясь на локоть, я сел.
Взгляд мой был прикован к озеру. От него веяло осенней прострацией. Дождь рисовал на его поверхности концентрические узоры. Ничто не указывало на то, что глубины его скрывают нечто запредельно-жуткое и опасное.
Поднявшись на ноги, я, пошатываясь, побрел прочь. Куда? Как и прежде, я не знал. Просто шел вперед, пытаясь понять, что из привидевшегося этой ночью было плодом моего воображения, а что – реальностью. Но сколько бы я об этом не думал, провести четкую границу я не мог. Грязь, в которую смешивались мысль, была вязкой и холодной, она затягивала как трясина, поэтому я, раз выбравшись, решил больше туда не соваться. Если это – лишь сон, то его удел – забвение, а если правда, то… я тем более должен об этом забыть.
Дождь припустил с удвоенной силой, а я все шел и шел, медленно растворяясь в серости первого дня ноября…

Мистически.. Спасибо.