Дробь дождя по крышкам мусорных баков. Шлепки ледяной влаги на разбитый асфальт подворотни – в шаге от мерцающего света улицы. Холодно. Конец февраля.
- Не забудь передать привет Ворону, - полные губы с застывшей на них издевкой сплюнули густой комок слюны.
Хиро дернулся, инстинктивно уходя от очередного удара, несущего лишь боль. Разбитый рот не издал ни звука: горло спаял вязкий сплав страха и крови. Волосы слиплись от дождя и мочи: кто-то из нападающих помочился ему в лицо, выбивая слезы унижения из подернутых поволокой близорукости глаз – очки были разбиты и втоптаны в уличную грязь. Как и их хозяин.
- Надеюсь, мы поняли друг друга? – Из дождливой темноты выступила коренастая фигура: единственный, кто еще не приложил к мальчишке руку. Тот, кто вызывал наибольший страх.
- Я спросил, ты понял меня? – Тяжелые мясистые губы дрогнули под натиском слов.
Такахиро лишь слабо кивнул, с противным звуком втягивая в себя кровавую слизь. Боль ширилась, заполняя собой не только тело, но и сознание. Было сложно воспринимать слова, еще сложнее – на них отвечать.
- Молодец, - темнота снова поглотила невысокую фигуру.
- Идем, - бросил курящий чуть в стороне парень. Обилие металла на лице отражало холодный свет фонаря, рисуя причудливые узоры на светлой коже.
Звуки неторопливых шагов, позвякивание брелоков и тяжелый перестук сруба трубы, - лучшего оружия в уличных драках, - поглотила сырая темнота.
Такахиро медленно, боясь подавиться кровью, клокочущей в саднящем горле, приподнялся на дрожащих руках. Тут же сцепил зубы, ощущая простреливающую боль в левом запястье – вывих или перелом.
Колени, дрожа, подломились, роняя худощавое тело в грязную слякоть.
Тяжело дыша, кашляя и глотая слезы, парень кое-как перевернулся на спину, подставляя разбитое лицо под бесчувственную ко всему дробь дождя. Ее заунывные аккорды похоронным маршем расплескивались по изломам скул, попадая на разбитые губы, щекоча нос, забитый сгустками крови.
Парень не задавался вопросами «почему?», «зачем?». Ему было все равно. И тот и другой не имели никакого значения. Сейчас ему было просто больно. Физически. Побои были серьезными, а хрупкое, совсем неспортивное тело семнадцатилетнего юноши было не подготовлено к такой пытке.
Плача, Хиро ждал, что лихорадка, сотрясающая мышцы, скоро затихнет, давая возможность немного отдышаться и найти в себе силы подняться. Но боль не утихала. Она, как и дождь, лишь усиливалась, туманя рассудок.
Но остаться на месте означало погибнуть. Инстинкты взяли свое: мальчишка кое-как встал на колени, а затем, царапая ржавую жесть мусорного бака изломанными ногтями, поднялся на ноги.
Шатнуло. Сильно.
Ударяясь о стену, Хиро молил лишь об одном – не упасть. Снова. Подняться он уже не сможет.
«Иди…вперед… на свет, Хиро», - шептало что-то внутри, подталкивая в спину. И он пошел, превозмогая самого себя, держась за скрюченный от спазматической боли живот, не успевая сглатывать кровь, что густыми тянущимися нитями свисала с губ, смешиваясь с дождем.


Тошимаса с раздражением смотрел на не вовремя спустившее колесо, подавляя в себе желание пнуть его, да посильнее, сгоняя злость, клокотавшую в груди. Самое идиотское в этом ситуации было то, что машина не доехала каких-то тридцать метров до дома, встав в месте, запрещенном для парковки. Но диски было жутко жалко: мужчина лишь недавно сменил колеса на авто, и снова отправлять малышку в мастерскую не хотелось.
- А что б тебя! – Сцепив кулаки, Тоши мотнул головой, заставляя дождь искристыми брызгами разлететься во все стороны, срываясь с длинных нитей волос. Густые, цвета вороного крыла, они упивались влагой, прилипая к тонкокостному лицу, щекоча кожу и понижая и без того низкое настроение.
Развернувшись, мужчина торопливой походкой зашагал в сторону черной высотки, одно из окон которой принадлежало его квартире. Ворот куртки, натянутой повыше, скользил под пальцами, покалывающими от холода.
Пролетев мимо подворотни, источавшей неприятный запах гниения, мужчина торопливо поднялся на крыльцо и замер, испуганный резким звуком. Инстинктивно обернувшись, Тошимаса увидел, как, покачиваясь, падает стоячая вывеска находящегося рядом кафе. А чуть левее, теряя равновесие, на стену налетает тонкая черная тень. Но серость кладки не приняла чужака, отталкивая его от себя и бросая обратно на тротуар. Путаясь в собственных ногах, размытая дождем фигура налетела на придорожный столб, а затем, окончательно потеряв способность стоять, стала падать на авто Тошимасы. Взвыла сигнализация, замигали фары.
Тошимаса, мгновенно закипая, сорвался с места, за секунду преодолевая расстояние, отделявшего его от источника неконтролируемой ярости: вот только блюющих на его машину сопляков, не умеющих пить, ему и не хватало!
- Эй, ты! – Грубо схватив парнишку за шкирку, Тоши рывком оторвал щуплое тельце от капота автомобиля, разворачивая его к себе. Жидкий свет фонаря полоснул бледную кожу испуганного, искаженного сильнейшей болью лица с огромной кровоточащей раной вместо рта. Черные капли совсем не дождя, срываясь с верхней губы, падали на напряженные запястья, заставляя пальцы инстинктивно разжаться, роняя ослабевшее тело.
- Черт, - Тошимаса едва успел подхватить мальчишку, не дав ему рухнуть себе под ноги. – Черт, черт, черт!
Тело, неуверенно зажатое в руках, сотрясала крупная дрожь, вызванная болью и тяжелым, едким рыданием, от которого отчаянно саднило в горле.
Кое-как освободив одну руку, Тошимаса выудил из кармана куртки мобильный, чтобы тут же выронить его на залитый дождем асфальт. Тот, играючи, застучал по разлетевшемуся на куски пластику, вызывая новый всплеск ярости.
- Ладно, - бросив то ли себе, то ли дождю, то ли полуживому пареньку, мужчина одним легким движением подхватил невесомое тело на руки, вместе с ним двинув в сторону более оживленной части улицы, где можно было поймать такси.
Тормознуть машину оказалось заданием едва ли не выполнимым: никто не хотел брать мужчину, на руках которого медленно погружался в небытие окровавленный ребенок. После энного количества безуспешных попыток и волны ледяной жидкости, несколько раз окатившей застывшего у кромки тротуара Тошимасу, мужчина не выдержал. Оглядевшись по сторонам и приметив двух девиц яркой наружности, жмущихся друг к другу под навесом какой-то лавочки, Хара уверенно двинул в их сторону, стараясь не причинять мальчику лишнего дискомфорта. По хриплым стонам, слетавшим с запекшихся губ, можно было сделать вывод, что выходило это у Тоши не очень успешно.
Уговорить девчонок оказалось делом нескольких минут. После того, как мужчина обменялся с одной из них номерами телефоном, разговор пошел свободней и привел к необходимому результату.
Выбравшись из-под тряпичного прикрытия в слепящую морось дождя, девчонки торопливо зацокали каблуками, направляясь к дороге. Машина остановилась спустя несколько минут. Пока водитель самозабвенно пялился на прелести красоток, четко вырисованные под насквозь промокшей одеждой, Тошимаса открыл задние двери и осторожно примостил мальчонку на сидении. Тот закашлялся, складываясь пополам. На пол авто закапала кровавая слюна.
- Я сяду спереди, - капризно скривила носик одна из девушек, проскользнув на пассажирское место рядом с водителем и получая испепеляющий взгляд подруги, которой предстояло разделять заднее сидение с заходящимся кровавым кашлем подростком, потерянно жмущимся к незнакомому мужчине.
- Эй, а это кто? – Недовольно начал хозяин авто, оборачиваясь к Тошимасе.
- Друзья, - отрезал тот грубо. – Я заплачу за обивку, не волнуйся.
Мужчина пожал плечами, решив, что в таком случае припираться не имеет смысла.
- Куда едем-то?
- В ближайшую больницу, - Тошимаса уже не смотрел на окружающих, все свое внимание уделив задыхающемуся от кашля парнишке. – И побыстрее: за это я тоже заплачу.
Водитель хмыкнул и ударил по газам. Авто, разрывая материю дождя, плавно вытекло на дорогу, вскоре вклинившись в поток машин, заполнявших одну из центральных артерий мегаполиса.
- Что с ним? – Тихо поинтересовалась девушка, сидящая рядом с Тошимасой.
Тот лишь плечами пожал в ответ, осторожно убирая слипшиеся волосы с серого лица. Опухшее и окровавленное, оно вызывало жуткое впечатление. Особенно в сочетании с тонкими чертами, проступающими сквозь уродскую маску.
- Как ангел, - вдруг произнесла попутчица, заставляя мужчину вздрогнуть. Внутри мгновенно повисло безмолвие, окутанное черной стужей. И где-то, совсем далеко, на грани вселенной, сквозь заснеженную тишину стал пробиваться приглушенный ярко-алый стук – так вновь забилось сердце.
- Как ангел, - беззвучно повторили губы, в то время как глаза до рези всматривались в кровавые узоры, местами разорванные тупыми когтями боли.
Мальчишка, вновь закашлявшись, подался вперед, пачкая одежду Тошимасы. Та тут же прилипла к коже, вызывая спазматическое сокращение сердечной мышцы, отозвавшееся крупной дрожью и мурашками по всему телу.
Опухшие веки дрогнули, и полумрак салона пронзил растерянный взгляд, более густой и насыщенный, нежели застывшая сладость карамели.
Губы шевельнулись, пытаясь что-то сказать, но кашель снова разорвал легкие, вызывая темную поволоку слез на глазах.
- Тише, - успокаивающе шепнул мужчина, убирая прилипшие к разбитым губам волосы.
- Надо…папе… позвонить… - все же выдавил из себя мальчишка, вновь скрывая глаза под тяжестью темных век.
- Я позвоню. Не переживай, - даже если нет, Тоши все равно должен был это сказать. Унять волнение. Не дать еще и переживаниям о родителях терзать измученное тело, раня страдающее сознание.
- Спасибо… - шелест слов, словно сорванный с дерева лист – на последнем вдохе, погружаясь в бесконечное «ничто».
Мальчик притих, даже кашлять перестал, но тонкая нить дыхания, срывающаяся с его губ и прошивающая кожу на шее Тошимасы, указывала на то, что он все еще здесь. Что не сдается.


Больничный персонал поспешно убирался с дороги, стоило гул коридора нарушить тяжелым шагам высокого мужчины, бережно прижимающего к себе бесчувственного мальчишку. За ним, едва поспевая, торопливо семенил дежурный врач.
- Вот сюда, - едва слышно проговорил он, останавливаясь у дверей свободной палаты.
Тошимаса порывисто развернулся, возвращаясь на несколько шагов назад.
- Открой, - скомандовал он, видя, что перепуганный мужчина в синем халате не способен на рациональное мышление. А ведь врач...
Дернувшись, лекарь рванул ручку, отодвигая дверь в сторону. Тут же отступил, пропуская в палату мужчину с драгоценной ношей на руках. Тот тут же прошел к койке, с предельной осторожностью опуская на нее мальчика. Парнишка тихо застонал и снова зашелся кашлем. Светлая наволочка тут же покрылась капельками цвета гнилого яблока.
- Чего встал как столб? – Голос едва превысил нижний порог слышимости, но врач дернулся, тут же оказываясь перед тумбочкой с различными медикаментами, набирая в шприц какую-то жидкость.
- Выйдете из палаты, - дрожь не скрылась ни в голосе, ни в руках. – И позовите медсестру. И родителям его позвоните. Вы ведь не родитель?
Тошимаса лишь отрицательно покачал головой, а затем склонился к парнишке, торопливо спросив:
- Где твой мобильный?
Затуманенный взгляд скользнул по лицу Хары, не узнавая его. Но рука едва заметным жестом указала на передний карман джинсов.
Не стесняясь, мужчину тут же сунул туда руку, выуживая тонкий аппарат.
- Я позвоню твоему отцу и вернусь, - развернулся и под испепеляющий взгляд «синего халата» вышел из крохотной палаты.
Оказавшись в коридоре, Тоши торопливо огляделся, а затем двинул в сторону большой приемной: искать кого-то из медперсонала, способного помочь горе-лекарю.
- Тебя доктор звал, - Тошимаса не церемонился, хватая первую попавшуюся медсестру под руку. – Он в четвертой с краю палате, без имени.
Моложавая женщина как-то сдавленно пискнула, слегка приседая. Кивнула и быстрым шагом направилась в указанном направлении.
Тоши тут же забыл о ней, пристраиваясь у стены: так, чтобы видно было двери палаты, за которой находился мальчишка, - и принялся изучать адресную книгу. Отец нашелся быстро. Не колеблясь, нажал на кнопку вызова и принялся ждать ответа:
- Да, родной? – Послышалось на том конце.
Тошимаса замер, понимая, что все, приготовленные им слова, застряли в горле, убитые одним-единственным – полным нежности и родительской любви, - словом: «Родной». Отец Тошимасы вот так никогда к нему не обращался…
- Кхм… простите, ваш сын попал в больницу, - все-таки проговорил мужчина, кривясь от едва ли не физической боли.
- Адрес… - голос на том конце вмиг изменился, становясь бесцветным и отстраненным.
Тошимаса быстро продиктовал адрес больницы и первым сбросил: не хотел слушать протяжный вой гудков, заменивших биение сердца человеку, узнавшему, что с его ребенком случилось нечто плохое.
Повертев мобильный в руках, Хара снова открыл список контактов, начиная медленно его пролистывать. Убедившись в своей правоте, захлопнул крышку и, поигрывая с невзрачным брелоком, неторопливо двинул в сторону светлой серости двери. Он обещал, что вернется, хотя теперь понимал, что сделал это зря. Дождаться отца мальчика, отдать ему мобильный и, выслушав скупые благодарности, удалиться – было оптимальным вариантом. Но что-то в темноте приглушенно грохочущего сердца не дало ему этого сделать.
Отодвинув тонкую дверь, мужчина бесшумно вошел в палату, замирая тут же, у самого порога, фокусируя взгляд на спинах медиков, тем самым стирая изломанные грани распростертой по едкой белизне больничного белья фигуры.
- Нужно сделать томографию, но без согласия родителей мы… - доктор боязливо замер посреди палаты, оставив больного ребенка на попечение медсестры, которая боялась даже голову поднять, взглядом врастая в пронзенную капельницей руку пациента.
- Его отец уже едет, и вряд ли он откажется спасать собственного сына. Так что делай все, что нужно, - грубо и резко. Но действенно.
- Накамура-чан, приготовьте все, что необходимо, для томографии!
Женщина облегченно вздохнула, имея возможность покинуть палату по уважительной причине. Тоши даже не оглянулся на нее, хотя та случайно и задела его, пробегая мимо.
- И это все? Ребенок захлебывается собственной кровью! Это нормально? – Ему казалось, что он попал в какой-то дурацкий сериал с бутафорными врачами, но самой настоящей кровью и болью.
- Мы должны…
- Да к черту! – Тошимаса сорвался с места, вновь оказываясь в коридоре. Регистрационный стол находился в приемной на этаж ниже.
- Где кабинет заведующего отделением? – Налетая на стойку, проорал он, заставляя дежурную дернуться, выронив телефонную трубку. Та с треском впечаталась в спинку стола, начиная размеренно раскачиваться на скрученном проводе.
- Вы…я…
- Вы издеваетесь? Это же больница, мать вашу! – Даже не удосужившись дослушать, Тошимаса порывисто развернулся, заставляя собравшуюся вокруг него толпу шарахнуться в разные стороны.
Первая попавшаяся дверь была бесцеремонно распахнута, заставляя людей за ней испуганно вздрогнуть. Вторая, треть, четвертая и десятая – один и тот же результат, а Тоши все шагал вперед, грубо врываясь в одну комнату за другой.
- Что вы, черт возьми, делаете в моем отделе?! – В противоположном конце коридора показалась невысокая фигура в халате.
- Вас ищу, - Хара стремительно приблизился, глядя на заведующую сверху вниз.
Молодая женщина вскинула голову, отвечая на взгляд немым вопросом. За ее спиной маячили две темные тени – охрана, вызванная всполошенным персоналом.
- Я привез в вашу чертову больницу избитого до полусмерти мальчика, но никто не может оказать ему необходимую помощь!
- Где он?
- На этаж выше.
- Это – гинекологическое отделение, конечно, ему там не могу…
- Мне плевать. Ребенок вполне возможно умирает. Ваши акушеры не способны оказать первую помощь?
- Я…
- Слушай, я не намерен выяснять, кто и что может. Вы должны спасать людей. Вот и занимайтесь этим. Вам за это, черт возьми, платят!
Женщина сжала губы, испепеляя Тошимасу взглядом, но ответить на правду ей было нечего.
- Успокойтесь и ждите в приемной. Вы тоже не сможете ему ничем помочь. Вы же не врач, - клацнули каблуки, всколыхнулись полы халата – и изящная фигурка скрылась в провале лестничного проема.
Тошимаса резко выпустил из груди воздух и тут же ощутил вибрацию в кармане куртки, быстро сменившуюся мелодией какой-то тяжелой рок-композиции. Мобильный жестом фокусника оказался в руках; на дисплее высветилось короткое «Папа».
- Да, - выдохнул Тошимаса, принимая вызов.
- Где он? – Голос тонул в звуках оживленной толпы: отец мальчишки явно был в вестибюле больницы, Тоши различал характерные сигналы и потрескивание искусственного голоса, вызывающего кого-то из врачей.
- Третий этаж, четвертая дверь по левой стороне.
- Спасибо.
Тошимаса отстраненно кивнул, не спеша отнимать телефон от уха. Нужно было успокоиться.
Облизав пересохшие губы, мужчина некоторое время слушал собственное дыхание, пытаясь не думать ни о чем, но перед прикрытыми глазами все время всплывал образ искалеченного парнишки, а в ушах приглушенным, каким-то потусторонним эхом разносились слова девчонки из такси: «Как ангел».
Скривившись, словно кто-то воткнул острозаточенный карандаш в зияющую алой свежестью рану на груди, Тошимаса открыл глаза, отделяясь от стены, о которую оперся, пытаясь немного расслабиться.
Дверь палаты была открыта, внутри царил хаотичный беспорядок, окутанный тишиной. Его перевели.
Спросив у дежурной, узнал, что в отдел скорой помощи, на два этажа выше. Чуть помедлив, Тошимаса зачем-то отцепил брелок от мобильного и лишь затем отдал его медсестре, попросив передать его отцу парнишки; развернулся и неторопливо побрел к выходу, в привычном жесте спрятав руки в карманах джинсов, сжимая в кулаке дешевую игрушку.

2

***

3

- Эджи, постарайся хотя бы сегодня не опоздать: если мы с Дай-куном раньше тебя явимся – это будет уже смешно, - Хиро подмигнул однокласснику, махнул рукой и заторопился в сторону автобусной остановки. Дайске, неуклюже набрасывая на плечо школьный рюкзак, последовал за другом, оставляя Эджи растерянно улыбаться, стоя у школьных ворот. Каждый вторник ребята собирались у Ниикуры дома: делали домашнее задание, а затем – репетировали, пока Ниикура-сан не возвращался с работы. Так как отец Такахиро держал собственную лавку, приходил он домой поздно, так что музыкальные потуги друзей не мешали никому, кроме глуховатого попугая, вечно спящего в своей клетке.
Эджи, обладающий феноменальной несобранностью, вечно опаздывал, хотя его друзья перед репетицией дополнительно занимались у Мацумото-сенсея, готовясь к поступлению в университет, а младший из ребят – самозабвенно прогуливал шахматный клуб, в который второй год как был записан.
- …а я такая ему говорю, - высокий девичий голосок отвлек мальчишку от мыслей о собственной неорганизованности, возвращая в реальность. Мимо него, покачивая стройными бедрами, прошествовала Мико – младшая сестра Шимы. Девчонка училась в старшей школе для девочек, но после занятий приходила к брату и вместе с ним ехала домой.
- Привет, - Мико на мгновение отвлеклась от телефонного разговора, заметив одноклассника Кою. – Кою не видел?
- У них собрание, - кивнув на приветствие, ответил Эджи, невольно оглянувшись на здание школы.
- Эй, Ко-чан, я перезвоню, - торопливо распрощалась девчонка и, пряча мобильный в карман короткой куртенки, бросила: - Во что они опять вляпались?
- Еще ни во что, но собираются, - Эджи машинальным жестом потер кончик носа: на улице было прохладно, хоть солнце и светило с самого утра, согревая продрогшую за зиму землю.
- Опять разборки?
Парень лишь кивнул в ответ: распространяться на данную тему ему не особо улыбалось – Ворону это явно не понравится. Шиме – еще больше: каким бы придурком ни был Такашима, но сестру он любил и старался держать ее подальше от мира, в котором сам погряз настолько глубоко, что перестал пытаться всплыть, медленно опускаясь на самое его дно.
- Черт, - Мико закусила губу, отчаянно соображая, что можно предпринять и тут же приходя к неутешительному выводу, что изменить что-то не в ее силах. – Кто? – Пространный вопрос был выпален одним вздохом, обжигая воздух и лицо Эджи плохо завуалированным волнением с привкусом отчаяния.
- Мангэцу.
- F*ck, - красивая округлость рта искривилась, словно бы девушка залпом выпила стакан лимонного сока.
- Ворон уверен, что это они напали на Сатти, - пояснил Эджи, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Говорить о подобном в стенах школы было неприятно и довольно опасно: Карино хоть и не распускал руки, но все знали, что порой и он делает исключения из им же введенных правил…
- А это не так? – Мико поежилась, лицом зарываясь в пушистость шарфа.
- Хиро не уверен, что это были именно Мангэцу.
- Они всегда кичатся своей эмблемой, - парировала девушка, ввиду некоторых причин хорошо разбирающаяся в особенностях той или иной банды янки. – На то они и Чернокрылые.
На это Эджи не нашел, что ответить: как раз эмблему школы на форменных пиджаках нападавших Ниикура рассмотреть успел отлично.
- Черт, если Кою сунется в это дело – ему крышка: Широяма точит на него зуб еще с прошлой их стычки, - лицо девушки еще сильнее искривилось, пытаясь за маской гримасы скрыть страх за обезбашенного брата. – А этот псих на все пойдет, я-то знаю. Мне нужно поговорить с этим придурком, пока он не наделал дел! – Развернувшись, девушка целеустремленным шагом направилась к воротам школы, намереваясь собственными силами остановить хотя бы одного их этих идиотов.
- Мико-чан, постой! – Эджи запоздало ринулся догонять девушку: та уже пересекала местную парковку, намереваясь войти на территорию школьного двора с заднего входа. Место сбора Воронов находилось в двух шагах от него, Кою и Акира всегда пользовались им, не желая попадаться на глаза Мацумото-сенсею, который отчего-то больше всех контролировал передвижения именно этой парочки янки.
Перепрыгнув через заграждающий столбик, Эджи бегом бросился за Мико. Рюкзак привычно соскользнул с неуклюже-острого плеча, с приглушенным звуком падая на асфальт.
- Мико! – Эджи еще раз попытался остановить младшую Такашиму, одновременно с тем склоняясь над разлетевшимися в разные стороны учебниками: замок на стареньком портфеле дышал на ладан, вечно приводя к подобным конфузам.
Волнение, смешанное с поспешностью напрочь отрезали парня от окружающей действительности, не дав услышать, как, шурша, ласкаются к гладкости асфальта дорогие покрышки, как мягко дышит мотор приближающейся на заднем ходу машины. И только неожиданный удар, заставивший отлететь на пару метров назад, болью прошил плечо, возвращая парня в реальность.
- Какого черта! – Хлопок двери, знакомый голос, шум шагов, за ним – торопливое цоканье маленьких каблучков и испуганное:
- Эджи-кун, ты в порядке?
- Какого черта ты под колеса бросаешься? – Отпихнув ногой учебник, рядом с насмерть перепуганным Эджи опустился Ивагами. – Эй, ты как? Все в порядке? Эджи?!
Парень растерянно заморгал, роняя на серость асфальта крупные прозрачные капли. Эджи не сразу понял, что это – его слезы, что он плачет, потому что ему дико больно, что левую руку словно опустили в кипяток, а затем бросили в это варево оголенный провод под напряжением, пропуская через худощавое тело мощный разряд электричества.
Судорожно всхлипнув, Эджи принялся ерзать по земле, пытаясь подняться на ноги, но затуманенное болью сознание посылало хаотичные команды телу, заставляя то метаться по холодной парковке в поисках опоры, в поисках убежища от дикой боли и страха, пронзающего каждую клеточку бунтующего организма.
- Твою мать! – Рыкнув, выдохнул из себя Хидэ, рывком поднимаясь на ноги. Не очень ловко подхватил полностью дезориентированного Эджи под руку и кое-как поднял, тут же принимая непослушное тело в объятия.
- Мико-тян, открой заднюю дверь – ему в больницу надо, и срочно, - а потом, глядя, как девушка торопливо выполняет его указание, пробормотал, обращаясь больше к самому себе: - Надеюсь, Сойк еще на работе…


Ловкие пальцы двумя движениями собрали длинные волосы в пучок; сжимаемые в зубах невидимки перекочевали в каштановые кудри, удерживая их от беспорядочного падения на сильные плечи, сейчас сокрытые синими складками халата.
Мужчина вскользь взглянул на свое отражение в синеватой грусти раннего вечера, окрасившей стекла большого окна, направляя к письменному столу: смена приближалась к концу, осталось лишь просмотреть историю болезни нового пациента и решить, нужна ли ему операции или можно обойтись общей терапией.
Яркие пятна света ласкались к листам бланков, обгрызая их края густыми тенями.
Ивагами, не глядя, опустился в продавленное кресло, уже полностью поглощенный замысловатыми терминами, в которых никто, кроме молодого врача, не видел логики и смысла. Глаза, ловя каждое слово, скользили по ровным линиями строк, впитывая их в себя, запоминая с первого раза всю ту информацию, которую они несли в себе.
Стук в дверь: настойчивый и требовательный, - заставил Сойка вздрогнуть, отрываясь от работы. Мужчина открыл, было, рот, чтобы ответить, но нежданный посетитель не стал дожидаться разрешения войти, нагло открывая дверь в кабинет хирурга.
- Как хорошо, что ты еще не ушел, - тяжело дыша, прохрипел Хидэюки, ногой толкая начавшую закрываться створку, выкрашенную в неприятно-болотный оттенок. – Посмотри, что с ним: я случайно задел его машиной…
Сойк моментально оказался на ногах, с немой растерянностью глядя на то, как младший брат втаскивает едва стоящего на ногах мальчишку в кабинет, тут же направляясь к осмотровой кушетке.
- Почему… - сдавленно выдохнул врач, вновь обретая способность говорить. Вместе с ней вернулось и чувство привычного спокойствия, сейчас лишь немного нарушенное закипающим в груди негодованием: - Почему ты постоянно тащишь всех ко мне? Хидэ, я у тебя спрашиваю? Это – частная клиника, а не пункт приема пострадавших: ты хоть понимаешь, что я не имею…
- Просто посмотри, а? Если отец узнает…
- Да мне плевать, узнает он или нет! Пора бы! Может, взялся бы за воспитания сына!
- Вот не начинай, а? – Вскинулся Ивагами-младший, устраивая парнишку на койке. – Ты видишь, ему плохо. Что, ты теперь людям помогаешь только за деньги? Если мне память не изменяет, то когда-то все было наоборот. Не из-за этой ли твоей идиотской альтруистичности тебя отец и…
- Заткнулся, - резко выдохнул Сойк, отталкивая от себя кресло и торопливо пересекая комнату. – И вышел: ты мешаешь.
Сквозь оскорбление и обиду промелькнуло довольное выражение. Козырнув, Хидэюки торопливо выполнил приказ брата, ретировавшись в коридор, где его дожидалась Мико-тян.
Врач же, торопливо натянув перчатки, подошел к мальчишке, огромными от боли глазами глядящему на него в немой просьбе помочь, унять это всепоглощающее чувство в себе.
- Какой ты бледный, - склоняясь над парнем, проговорил Сойк. – Дай мне взглянуть: я не травматолог, прости, но посмотреть могу. – Скользкие пальцы коснулись зажатого запястья. – Расслабься, пожалуйста. Как тебя зовут?
- Э-эджи… - глотая комочки боли, проговорил парень, как-то неловко съехав по краю кушетки, едва не падая врачу под ноги.
- Эй, осторожней, - мужчина не превышал порога доверительного полушепота, говоря мягко и тепло, успокаивая одним лишь тембром своего голоса. Помог парню усесться поудобней, а затем вновь прикоснулся к руке, заглядывая в черные провалы глаз.
- Мне кажется, это вывих. Я смогу его вправить, но дай мне осмотреть руку.
Эджи кивнул, поспешно опуская глаза и расслабляя мышцы. Рука, разжавшись, всей своей тяжестью легла в ладонь врача, который тут же принял ее, начиная осторожно осматривать.
- Кости у тебя крепкие, - чуть улыбнувшись, констатировал он. – Сейчас будет очень больно, зато потом все пройдет. Договорились? – Говоря с парнишкой как с маленьким, он невольно заставлял того вести себя соответственно: покладисто кивнуть, разрешая врачу делать с ним все, что угодно, доверяясь полностью.
Несколько мгновений – и плечо с неприятным звуком встало на место, заставляя Эджи громко вскрикнуть, за секунду немо даваясь болью. Та, в прочем, тут же отступила, принося облегчение.
- Тише, - все так же тепло и успокаивающе шепнул Сойк, стягивая перчатки. – А теперь сними рубашку – я посмотрю, есть ли серьезные гематомы.
Эджи послушно стянул с себя измятую форменную рубашку, под которой оказалась футболка. Сойк не стал требовать снимать и ее: закатал короткий рукав и принялся изучать травмированную конечность, ощупывая мышцы плеча.
- Есть пара довольно обширных гематом, но ничего серьезного. Опухоль спадет через сутки, но еще пару дней придется тебе походить с рукой на перевязи. Я выпишу тебе обезболивающее: примешь перед сном, а то вряд ли уснешь.
Мальчик послушно кивнул, ловя один взгляд врача за другим, чтобы тут же спрятать их глубоко в себе, запечатывая за семью замками, где-то на самом дне сердца, еще не понимая, что из этого самого похищенного украдкой взгляда суждено вырасти огромному и сильному, как молодой дуб, чувству.
Ивагами умело наложил перевязь, затягивая эластичные края бинта не сильно туго: чтобы не причинять лишнего дискомфорта.
- И хватит уже плакать: ты – взрослый парень, - добродушно добавил он, направляя к столу: за необходимым бланком рецепта. – Сколько тебе лет?
- Шестнадцать, - честно ответил Эджи, поправляя футболку.
- И учишься в третьем классе? – Врач на мгновение оторвался от записей, бросая удивленный взгляд на парнишку.
- В младшей школе я сразу пошел во второй класс, - смущаясь, ответил парень: ему не впервой приходилось озвучивать то, чем так долго гордились его родители. Сам Эджи не видел в этом ничего знаменательного и замечательного. Наоборот – шестилетнему мальчику, только пришедшему в школу, было сложно учиться в одном классе с более взрослыми ребятами, которые забавы ради потешались над малышом. Данная традиция осталась в силе и до старших классов, где немного диковатого Эджи поддевали все, кому было не лень шевельнуть языком.
Сойки лишь улыбнулся в ответ, вновь принимаясь выписывать лекарство.
- А долго мне с этим ходить? – Снова обратил на себя внимание Эджи, с трудом шевеля чуть отекшей рукой.
- Дней пять-шесть: ушиб довольно сильный, - Сойк опять подошел к парню, протягивая ему бланк с наименованием лекарств.
- Это плохо, - мальчишка угловатым движением спрыгнул на пол, слишком резко вскидывая голову. Его лицо, утонув в прозрачной пелене вороных волос, оказалось на одном уровне с лицом Сойка, все еще сжимающего в руках рецепт. Тот невольно втянул в себя пряный запах, источаемый рваным глянцем прядей, скользнув взглядом по тонкой нити бледных губ.
- Не забудь, - листок бумаги лег в тонкую ладонь, на мгновение приводя в соприкосновение кончики пальцев. – Как будешь уходить, попроси Хидэ зайти ко мне, - глаза пристально всматривались в темный бархат мальчишеских глаз, видя в них лишь собственное отражение, искаженное рваным ритмом пульса.
- Угу, - Эджи первым склонил голову, отводя взгляд. – Спасибо, - еще глубже, кланяясь в знак благодарности.
- В пятницу зайдешь ко мне – я посмотрю руку, - будничная фраза, произносимая врачом десятки раз за день, вдруг вызвала невнятный ропот где-то под левой ключицей, заставляя сердце отвечать на него болезненным ударом: одним за другим, - заполняя легкие кислым волнением. – Лекарства прими обязательно, - отступил к столу, глядя, как, прихрамывая, направляется к двери худощавая фигурка мальчишки. – Удачи, Эджи.
- Спасибо, - берясь за ручку двери, бросил тот; обернулся и, коротко улыбнувшись, скрылся за дверью, оставляя Сойка одного: пустым взглядом ласкать прозрачный блик воспоминаний, ложащийся на дрожащий воздух февральского вечера.

4

Nickelback – Far Away

- До вечера, - Ворон небрежным жестом убрал с глаз длинную челку, провожая удаляющихся друзей привычно задумчивым взглядом. Тяжело перевел дыхание и поднялся с края парты. Та тихо скрипнула, облегченно вздохнув.
Вечерние сумерки затягивали февральское небо, глубокие тени удлинялись. Поднялся ветер. Было слышно, как стонут сквозняки на верхнем этаже, отведенном под чердак. Хлопнув, закрылась в отдалении дверь: ученики расходились по домам, закончив занятия в клубах.
Ворон потянулся, разминая затекшую шею. Приятно хрустнули позвонки, тепло тянущей болью растеклось по напряженным мышцам. В остальном мире царил холод. Руки замерзли, и Сатору поспешил прижать их к губам, обволакивая горячим дыханием.
Нужно было идти, ведь его ждали. Скользнув взглядом по запыленным часам, прилипшим к стене в самом дальнем из углов, отсчитал минуты, оставшиеся до встречи, от одной мысли о которой привычное тепло разливалось по телу. Но одновременно с тем где-то в верхнем отделе груди заныло. Стало горько. Так было всегда, когда мысли касались яркого, дурманящего рассудок образа. Невозможность забыть терзала сознание, выпивая из него все соки. Раскаяние давило на гортань, грозясь раздавить трахею, убивая. Давно осевшее на самом дне души, оно душило, разрывая на части. Хотелось унять, вырвать это ощущение безысходности из себя, но садистское чувство вины не давало этого сделать, издеваясь. Сердце не позволяло. Оно никогда не сможет простить себе то, что совершили руки, сейчас отчаянно сжимавшие края стола в попытке хоть как-то удержаться за эту реальность.
«Нужно идти, Карино», - прошептал внутренний голос, в котором парень давно улавливал не свои нотки: будоражащие, рождающие печальные, какие-то тревожные полу-образы-полутени внутри.
Действительно, нужно было идти. Раз за разом возвращаться в прошлое, касаться его: руками и глазами, ловить на себе встревоженные, полные душевных мук взгляды. Ведь он давно простил то, чего не смог простить себе Сатору. И это причиняло его измученной душе еще большую боль. А сказать «прости» Ворон не мог – не в этот раз, только не после того, что он совершил. Подобное прозвучит насмешкой, издевательством над тем, кто по его вине лишился очень многого в этой жизни, с трудом удержав в своих слабых руках ее саму.
Карино резко оттолкнул от парты, отступая в широкую полосу тени. Та сомкнула свои продрогшие объятия на широких плечах, обнимая их несмело, вязко и противно. Сатору вздрогнул, мотнув головой. Отогнать мысли не удалось, зато холодный воздух, скользнувший по лицу, немного отрезвил, заставляя двинуться вперед.
Дверь протяжно скрипнула и закрылась. Комната окунулась в долгожданную тишину.

- Добро пожаловать домой, - пропел звонкий женский голосок от плиты, стоило Карино бесшумно переступить порог комнаты.
Парень учтиво поклонился в знак приветствия, на что получил укоризненный взгляд хозяйки кухни:
- Я сколько раз говорила, чтобы ты оставил эти церемонии? – Сухие, укрытые сеткой морщин руки скомкали вафельное полотенце, вытирая с кожи воду. – Ужин будет готов минут через двадцать. А пока что… он ждет тебя, - улыбнулась так тепло, что Сатору стало неловко. Высоких скул коснулось горячее дыхание смущения; потупив лихорадочно блестящие глаза, парень снова поклонился и скользнул в коридор, упирающийся в крутые ступени, ведущие на второй этаж.
Наверху царил приглушенный полумрак, тишина казалось абсолютной: даже звуки с кухни сюда не доносились, обволакивая стены сонливой апатичностью.
Скользнув кончиками пальцев по привычной глади панелей, Карино прошел к двери: такой родной и знакомой до последнего сучка на плохо отесанном дереве. Ручка мягко провернулась под ладонью, впуская парня в сумеречную спальню.
Джун спал, подложив одну руку под пухлую щеку, второй сжимая край собственной футболки.
Карино замер, не решаясь переступить порог комнаты, боясь спугнуть сон любимого человечка. Но тот, почувствовав присутствие постороннего, проснулся сам. Длинные пушистые ресницы дрогнули, распахнулись огромные, ангельски-чистые глаза. Припухшие ото сна губы были чуть приоткрыты, на них беззвучно оседало растревоженное дыхание.
- Привет, мое солнце, - тихо шепнул Сатору, делая шаг вперед, прикрывая за собою двери: и он, и Джун знали, что мать последнего догадывается, какие отношения связывают ее сына и Карино, но все равно старались лишний раз не провоцировать.
Джун улыбнулся сквозь пелену отступающего сна:
- Я ждал тебя и, наверное, уснул, - немного виновато, потирая сонное лицо крохотной ладонью.
- Прости, я задержался, - Сатору уже был возле кровати, опускаясь на ее край. Потянулся, беря в руки мягкую ладонь, чтобы тут же прижаться к ней губами, с трепетом целуя.
Джун, продолжая улыбаться, протянул вторую руку, касаясь ею лица Ворона. Нежно его погладил, негласно говоря, что все в порядке.
- Чем ты сегодня занимался? – Блаженно зажмурившись, шепнул Карино, и не думая отпускать руку любимого.
- Помогал маме с заказом, потом немного почитал и вот – поспал, - Джун тихо рассмеялся и согнул плененную руку, заставляя Сатору податься вперед, приближаясь. Тот уперся в подушку над плечом юноши, нависая над ним исполинской тенью. Замер, ощущая, как сильно сокращается сердечная мышца, перегоняя моментально вскипевшую кровь. Дыхание сорвалось, опаляя необычной красоты лицо, стекая по нему на светлые волосы, в небрежном беспорядке разметанные по измятым наволочкам. В паху приятно заныло, подкатывающей волной желания устремляясь вверх.
Губы Джуна дрогнули, слегка приоткрываясь: приглашение, от которого грешно отказаться.
Сатору целовал глубоко и страстно, втягивая в себя сладкие губы и влажный язык, смешивая дыхание со слюной, заставляя тело под ним дрожать от удовольствия, отвечая на поцелуй с не меньшей пылкостью.
Свободная рука опустилась на округлость бедра, чуть приподнимая непослушную ногу. Джун не замечал манипуляций со своими бесчувственными конечностями, и лишь только когда узкие бедра с силой вжались в пах, вздрогнул, опуская глаза вниз.
- Ты ведь не против? – Ворон вскинул тонкий излом брови, выдыхая вопрос в приоткрытые губы любимого. Джун в ответ лишь мотнул головой, заставляя платиновые пряди красивой волной растечься по поверхности подушки. Губ коснулась улыбка, а затем – очередной поцелуй, вскоре сменившийся тихим, полным разочарования вздохом: Сатору вынужден был оторваться от юного любовника, аккуратно укладываясь рядом с ним на кровать, приобняв узкие плечи жилистой рукой, выглядевшей поистине огромной на фоне кукольной миниатюрности парня.
- Тиба-сан скоро позовет к ужину, - прошептал, объясняя, Карино, носом уткнувшись в по-детски пухлую щеку. Потерся об нее холодным кончиков, заставляя Джуна невольно поежиться, снова расплываясь в счастливой улыбке.
- На улице холодно? – Отчего-то спросил он, прикрывая глаза.
- Не особо. В субботу пойдем гулять, - ожег от поцелуя окрасил бледную кожу в приятный розовый оттенок. Карино знал, как любит эти прогулки Джун: мать не имела возможности сопровождать сына, в одиночку занимаясь домашним хозяйством и выполняя заказы, так что гулять юноша мог лишь в компании Сатору, освобождающегося к выходным.
- Кстати, я нашел работу, - Сатору коснулся мягкой линии скулы кончиками пальцев, медленно опускаясь вниз, чтобы зарыться в теплый шелк волос, сходя с ума от их аромата и текучей нежности. Не удержался, вновь припадая к сладковатым губам, плотнее прижимаясь к горячему боку любимого.
- Что за работа? – С влажным звуком разрывая поцелуй, спросил Джун, поворачивая голову так, чтобы можно было видеть лицо Сатору.
- Вышибалой в ночном клубе, - улыбнулся, предвидя реакцию своего малыша.
- Всего лишь? По тебе плачет должность хоста, - облизал губы, заглядывая в темный бархат глаз. – Ответь честно: ведь бар принадлежит якудза?
Карино ничего не ответил, прикрывая глаза.
Джун поджал губы, но тоже промолчал. Знал, что упрямый Сатору не станет слушать его увешивания, предпочитая стоять на своем, даже понимая, что неправ.
- Пообещай только, что не будешь лезть в их дела, хорошо? – Все же не сдержался, лбом прижавшись к высокому лбу любимого.
- Ты же знаешь, что не могу…
Ответ вызвал болезненный спазм в груди, заставляя втянуть спертый воздух спальни с тихим стоном.
- Но ты ведь знаешь, что меня не так-то легко взять в оборот, - успокаивающе прошептал Сатору, сползая чуть ниже, чтобы коснуться поцелуем горячей шеи.
- Вот это меня и пугает: якудза не любят тех, кто им не повинуется. Не выпендривайся лишний раз, хорошо? Ради меня…
Карино вздрогнул, судорожно сглатывая. Это был удар ниже пояса.
- Йоми… - придуманное самим Вороном прозвище умоляюще сорвалось с губ, вплетаясь в призрачную материю вечера.
Джун покачал головой, отказываясь забрать свои слова назад, связывая Сатору по рукам и ногам.
- Ты не будешь высовываться и показывать свой характер, пока твоей жизни не угрожает непосредственная опасность. Только в таком случае можешь стать собой, договорили?
- Договорились, - нехотя буркнул Карино, откидываясь на подушку и запоздало осознавая, что узость кровати не годится для подобных маневров. Едва не свалившись с постели, Сатору вновь прижался к любимому, а затем, подумав, перетянул его на себя, устраивая крохотное тело на своей груди. Йоми приглушенно рассмеялся, зарывая довольное лицо в складки форменного пиджака. Чуть приподнялся, уперев руки в сильные плечи, чтобы подтянуть непослушные ноги повыше.
- Давай помогу, - Карино с трепетной осторожностью пристроил ноги любимого между своих, заставляя Джуна закусить пухлую губу, пряча лукавую улыбку под ровным рядом зубов.
Сатору поймал ее яркий отблеск, подался вперед и лизнул кончик вздернутого носа, тут же откидываясь назад.
- Хочу пятницу, - выдохнул, запрокидывая голову: глаза уткнулись в знакомый рельеф потолка, жмурясь от накатывающего удовольствия.
- Ты останешься у нас ночевать? – С придыханием спросил Джун, принимаясь изучать обожаемые изгибы шеи кончиком языка, изредка опаляя их касанием губ.
- Да, - приглушенно мурлыкнув, ответил Сатору, в данный момент напоминавший огромную черную кошку, тающую под ласками любимого хозяина. – И буду любить тебя всю ночь… Господи, как же хорошо, - не сдержавшись, простонал, сильнее сжимая хрупкие плечи в объятиях, заставляя Джуна поверхностно выдохнуть, поспешно отыскивая желанные губы. Поцелуй получился импульсивным, на грани срыва. От него кровь прилила к лицу и паху, заставляя Сатору с силой сжать бедра любовника ногами, вжимая его в себя как можно сильнее. – О, черт, черт, черт, - задышал часто, порывисто, роняя слова на припухлости губ. – Надо… сейчас… остановиться, - порывисто перекатил любимого на спину, едва не уронив их обоих на пол. Стремительно сел, ухватившись за изголовье кровати, заставляя Йоми замереть под ним, покорно глядя в пылающее жаром возбуждения лицо.
- …а иначе мне будет очень стыдно перед твоей матерью, - взгляд опустился вниз, где болезненно пульсировала возбужденная плоть.
- Я могу помочь, - улыбка стала откровенно-развязной, будоража еще сильнее.
- Я не успею, - Сатору помотал головой, с сожалением отгоняя от себя столь соблазнительную идею.
- Да, ты не умеешь по-быстрому, - Джун продолжал улыбаться, взглядом лаская рельефы желанного тела, не давая Карино возможности успокоиться.
- Прям ты когда-то был против, - едва дыша, парень прикоснулся к алой мягкости кукольных губ, обрисовывая их контуры подушечками пальцев.
Джун застыл, не сводя глаз с чуть приоткрытого рта любовника. Терзать друг друга, изводить пыткой нежностью, сводить с ума взглядами и касаниями – все это было частью их любовной игры, неотъемлемым атрибутом безграничного обожания.
- Я люблю тебя, - Карино медленно склонился к своему ангелу, накрывая губы теплым облаком шепота.
- А я – тебя, родной мой, - маленькие руки обвили шею, позволяя телу доверчиво прижаться к парню, ощущая, как гулко стучит его сердце, откликаясь на его собственное сердцебиение.


- У твоего Ниимуры намечаются крупные неприятности, - Мацумото опустил портфель на полку для обуви, принимаясь разуваться.
Тоши замер на пороге кухни, в расслабленной позе привалившись к дверному косяку; в длинных пальцах остывала кружка с черным кофе.
- Ну и что? Они у него всегда крупные – его персона не приемлет меньшего, - Тошимаса поджал губы, мысленно пробегая по страницам биографии своей главной головной боли.
- Ворон оторвет ему голову и будет прав, - кряхтя, Таканори стащил с ноги ботинок дорогой как для простого учителя пары.
Хара лишь пожал плечами: он привык к подобным заявлениям в адрес Ниимуры.
- Пусть попробует: Икари и Широяма костями лягут за своего аники.
- Поверь, Такашима и Судзуки тоже не промах ребята.
- Разговор ни о чем, - Тоши развернулся и пошел в комнату; Мацумото, подхватив портфель, последовал за ним.
- Ни о чем? Хара, твои придурки чуть не искалечили мне ученика! – Таканори бросил портфель на подоконник и принялся греметь посудой, снимая ту с полок и выставляя на кухонный стол. – Ты обедал?
- Нет. Что там с учеником? – Тошимаса опустился на высокий табурет, пристраивая ноги на низкой перекладине. Отставил от себя кружку и посмотрел на Мацумото.
- Жив и практически здоров. Не в этом дело: твои ребята провоцируют моих применить силу, а мне это не нужно, понимаешь? У Сатору и без того проблем ой как хватает, если он еще кого-нибудь покалечит или того хуже, то… Слушай, почему ты снова не заехал в супермаркет – я же просил! – Така хлопнул дверью холодильника, недовольно глядя на притихшего Тошимасу.
- Я тебе не муж, чтобы мной командовать, - отрезал тот, глядя в одну точку, расположенную где-то между ободком кружки и ее ручкой.
Таканори лишь фыркнул, снова принимаясь расставлять чашки и тарелки по столу.
- Слушай, у тебя что – кризис среднего возраста начался?
- Заткнись, Така, - цокнув, бросил Тошимаса, резко вставая.
- Заведи себе молоденькую любовницу. Или любовника – помогает, говорят. Ну, или растормоши Джоу, а то как-то она совсем о тебе не заботится: вот когда мы были вместе, ты таким не был.
- Я был еще хуже, - вполне серьезно проговорил мужчина, подходя к окну.
- Курит на кухне запрещено – иди на балкон.
- Зануда.
- Знаю, - Така бросил на стол столовые приборы, с грохотом отодвигая стул.
В этот момент из коридора послышался звонкий вскрик проворачиваемого в замке ключа, шум открываемой двери, торопливая возня, а затем на пороге кухни нарисовалась худощавая девичья фигура, пытающаяся что-то отыскать в необъятной женской сумочке.
- Пап, ты не видел моей визитницы? – Руки уже едва ли не выворачивали ридикюль наизнанку в поисках пропавшей вещицы.
- Я даже не знал, что она у тебя есть, - удивленно вскинул бровь Мацумото. Окинул дочь недоверчивым взглядом, а затем посмотрел на молча улыбающегося Хару: - Тоши, ты не в курсе, с каких это пор студенты стали обзаводиться визитками?
- Не издевайся, - на распев проговорила Оми, бросая сумку на кухонную тумбочку. – Там у меня визитки Сойка – я обещала дать его рабочий номер однокурснице…
- А мобильный дать не пробовала?
- Чтобы она ему названивать во внерабочее время начала? Да я лично ей руки в… - запнулась, прикусив кончик острого язычка. – Нет, мне нужен его рабочий номер.
Тошимаса не удержался, громко рассмеявшись. Така тоже хохотнул, чтобы быть вознагражденным убийственным взглядом девушки.
- Напиши ему на мейл: думаю, доктор Ивагами свой рабочий телефон знает, - выдвинул вполне логичное предложение Тошимаса, локтями опираясь на широкий выступ подоконника.
Оми замерла, поджав тонкие губы – видимо, ей эта идея в голову не приходила.
- Ты вся в мать, - констатировал Таканори, вооружаясь палочками.
- Слушай, я скажу ей, что ты снова усомнился в ее умственных способностях, - мстительно прошипела девчонка, сгружая содержимое сумки обратно в ее бездонные недра. – Все, я убежала: можешь меня не ждать – сегодня я остаюсь у Сойка.
- Предохраняйтесь – я еще не готов стать дедушкой, - пережевывая рис, бросил наставительно Мацумото, получив в ответ лишь привычное: «И я люблю тебя, папочка».
Входная дверь хлопнула, вновь оставляя мужчин одних.
- Повезло тебе с дочерью, - Тоши смотрел в сторону дверного проема, где еще секунду назад маячила высокая фигура Оми.
- Поговорим, когда своими обзаведешься.
- У меня их, считай, восемнадцать человек – хватает, - Тошимаса обернулся к окну, раскрытыми ладонями упираясь в прохладный пластик подоконника. Глаза остановились на папке Мацумото: сверху лежали бланки с выписками оценок двух учеников.
- Андо Дайске и Ниикура Такахиро, - прочел вслух Хара, хмыкнув: против каждого предмета были выставлены лишь высшие баллы. – Это что за юные гении у тебя учатся?
- Скоро увидишь: они с минуты на минуту явятся – я буду готовить ребят к поступлению в университет.
- Удачи, - Хара через плечо посмотрел на бывшего любовника, не сдержав улыбки: Така забавно прихлебывал из миски суп, одновременно пытаясь дожевать кусок холодного мяса.
- Завидуешь? У тебя-то никто из ребят в университет не поступит, - чавкая, выдал Руки, нравоучительно вскинув руку с зажатыми в ней палочками.
- Зато мороки меньше, - нашелся Тоши, криво усмехнувшись. – Я, наверное, пойду: не хочу мешать вашим занятиям, - оторвался от подоконника, проходя к столу и убирая с него кружку. Недопитый кофе отправился в раковину, мощная струя воды тут же смыла все следы, и лишь только тонкий аромат арабики какое-то время витал воздухе, но и тому суждено было растаять, смешавшись с густым молоком вечерних сумерек.
- Интересно, с каких это пор ты стал таким воспитанным? – Отодвигая от себя пустую тарелку, поинтересовался Така.
- Слушай, я удивляюсь самому себе: как я мог целых три года терпеть такое существо, как ты? – Тяжкий вздох повис над раковиной, опускаясь на алюминиевую ее поверхность белесым налетом удивления.
- Ну, предположим, ты это существо любил, - пожал плечами Така, тоже принимаясь за уборку. – Предположим, ты это существо до сих пор любишь, - Мацумото нарочито толкнул Хару плечом, заставляя подвинуться, освобождая подступ к мойке.
- Слушай, зачем тебе посудомоечная машина? – Резонный вопрос тоже был удостоен лишь пожатием плечами.
- Это была твоя идея, кстати, - не унимался Тошимаса, входя в раж. – А деньги – мои.
- Хочешь, чтобы я их отработал? – Красивые губы изогнулись в улыбке.
- Не провоцируй, - предупреждение, вызвавшее лишь еще более задорную улыбку. – Таканори!
- Да, дорогой?
- Я пошел, - Тошимаса сорвался с места, протискиваясь мимо веселящегося Таканори. Тот не удержался, смачно приложив мокрую ладонь к обтянутому тесными джинсами заду.
Тоши рыкнул, бросая на Таку полный ярости взгляд:
- Я это припомню.
- Я буду ждать с нетерпением.
Тоши открыл, было, рот, чтобы парировать – не любил, когда последнее слово остается не за ним, но в этот момент от входной двери раздался звонок.
- Не успел, - коварно прошептал Таканори и, потирая влажные руки, направился в сторону прихожей.
Тошимаса раздосадованной цыкнул, приваливаясь к углу стола: встречаться с учениками Мацумото, хоть какими бы они одаренными ни были, мужчине не улыбалось. Ему хватало малолетних персон на работе, чтобы еще лицезреть их после оной.
Двери в очередной раз за этот вечер открылись, впуская в квартиру юных посетителей. Послышалась такая привычная для слуха возня, громкий голос хозяина дома и приглушенные – учеников.
В кармане наброшенной на плечо куртки завибрировал мобильный; Тошимасе не нужно было смотреть на определить, чтобы убедиться – мейл пришел от Джоу.
Вязаный мишка, раскачивающийся на колечке брелока, в очередной раз напомнил о его хозяине, заставляя холодок неприятных воспоминаний коснуться кожи между лопаток.
Невольно тряхнув головой, Тоши открыл сообщение и тут же расплылся в довольной улыбке.
- О, у меня такой же был, - мягкий тембр голоса заставил Тоши вздрогнуть, поднимая глаза от экрана мобильного.
Сердце садануло о грудную клетку, пытаясь таким изощренным способом покончить с собой; в горле комом встало дыхание, губы дрогнули в растерянности, а взгляд остановился на ангельском лице замершего на пороге кухни мальчишки.
- Это – твой… - Невольно вырвалось у Тошимасы, вместе с притоком воздуха вызывая нервную дрожь во всем теле.
Растерянность широким мазком легла на изборожденные темными кровоподтеками черты лица. Тошимаса, в свойственной ему манере, сорвался с места, на ходу отцепляя брелоку от мобильного, чтобы за мгновение вложить его в чуть скованную оцепенением ладонь.
- Я взял… не знаю, зачем, но взял, когда телефон твоему отцу…
Мальчик рвано выдохнул, наконец-то понимая смысл хаотично произнесенных слов.
- Вы…
- Така, я ушел, - Тоши уже вылетел в коридор, ощущая, как по спине стекает недоуменный взгляд Мацумото. На ходу нацепил кеды и, не обращая внимания на путающиеся шнурки, толкнул дверь, слыша запоздалое:
- Ключи хоть взял?
Тошимаса ничего не ответил, торопливым шагом направляясь в сторону лестницы: Мацумото жил на третьем этаже, так что лифтом Хара пользовался крайне редко, считая это глупостью.
- Двери закрывать не учили? – Донеслось из квартиры и тут же было заглушено торопливым перебором юношеских ног:
- Пожалуйста, подождите!
Тоши замер с занесенной над верхней ступенью ногой.
- Я…это… спасибо!
Тошимаса невольно обернулся, чтобы увидеть согнувшегося в низком поклоне мальчика.
- Глупости. Иди, Мацумото-сенсей тебя ждет, - нога опустилась на обшарпанный бетон; Хара продолжил спускаться.
- Как вас зовут? – Торопливо и взволнованно прозвучал голос мальчишки, едва ли не подавившегося собственным вопросом.
- У Мацумото спроси, - бросил Тоши, преодолевая лестничный пролет.
- А я – Хиро, Ниикура Такахиро! – Парень перевесился через перила, выкрикивая свое имя в пустоту лестничного проема.
Тошимаса ничего не ответил. И лишь только в мозгу жарко запульсировала тонкая красная жилка: «Хиро». Его ангела звали Хиро…

5

- Привет, Кеи, - широкая ладонь впечаталсь в каменную кладку стены, заставляя парня, названного по имени, дернуться, машинально уходя в сторону. – Эй, мы тебя трогать не будем – просто поговорить хотим, - торопливо добавил Шима, пытаясь успокоить мальчонку.
- Если вас интересует Тоору, то я ничего не знаю, - все еще сжимаясь под тяжестью взгляда блондина, проговорил Кеи, невольно оглядываясь на замершего чуть поодаль Судзуки. Тот отчего-то внушал ему больше доверия, чем несдержанный на руку Такашима.
- А я считаю иначе, - не угрожая, но давая понять, что лучше Кеи согласиться с предложенными условиями игры: Шима задает вопросы – парень отвечает. Иначе Кою сменит тактику ведения беседы. И будет больно…
- Я действительно не знаю….
- А я еще не спросил ничего. Вдруг меня интересует дата его рождения, - улыбка, пурпурной тенью легшая на губы, заставила Кеи тихо застонать, чуть съезжая по кирпичной шероховатости стены.
- Так вот, один вопрос: где собираются Чернокрылые?
- Я не…
- Не ври! Ты – любимчик Главы, ты обязан знать, где он обитает! – Голос Такашимы взмыл к чердачным окнам старой многоэтажки, заставляя ютившихся под карнизом голубей недовольно заурчать.
- Он никогда не звал меня на собрания, я понятия не имею, где…
- Терачи, я похож на идиота?
- Нет…
- Тогда почему ты говоришь со мной так, словно я – недалекий? – Шима сделал шаг вперед, собственным телом вжимая парнишку в рельеф стены. Тот нервно сглотнул сбившийся в комок страх, заставляя желудок недовольно сжаться, изнывая от изжоги ужаса.
- И как вам не стыдно: двое на одного, - мягкий, словно обернутый в бархат, голос разлился по грязному асфальту подворотни, привлекая к себе внимание собравшихся там ребят. – Доброго времени суток, девочки, - Ютака виляющей походкой двинул в сторону Такашимы, но так до него и не дошел, остановившись аккурат напротив молча курящего Акиры.
- Что за мерзость ты куришь, Судзуки? Если убивать себя, то хотя бы не таким дешевым способом, - взмахнул рукой, отгоняя от себя сизое облако табачного дыма, а затем бесцеремонно вырвал сигарету изо рта парня, заставляя того опешить от подобной наглости. – Не люблю, когда рядом со мной курят, - капризно скривил миловидное личико и неожиданно оказался перед Судзуки, жадно втягивая пропитанный ядовитыми парами воздух, вырывающийся сквозь трепещущие от ярости ноздри. – Не злись, герой: я забочусь о твоем здоровье, - улыбнулся, заставляя лицо засиять тонкими лучиками восходящего солнца, вызывая на мягких щеках дурманяще-прекрасные ямочки.
- Какого черта, Укэ? – Зло процедил Акира, наконец-то придя в себя. – Я тебя предупреждал, чтобы…
- …я никогда к тебе не приближался: бла-бла-бла… Не помню такого, – улыбка стала еще шире и задорней, заставляя Рейту нервно сглотнуть, искоса поглядывая на Шиму. Тот, предатель, уже и думать забыл про допрос Кеи, с неподдельным интересом наблюдая за разворачивающейся перед его взором картиной. Тело его крупно содрогалось, ладонь, прижатая к губам тыльной своей стороной, не давала клокочущему внутри смеху вырваться наружу.
Акира вспыхнул и хотел, было, высказать все, что думает о лучшем друге, но Ютака вновь перевел его внимание на себя, игриво коснувшись идеально выточенными пальчиками лица парня.
- Не злись, Аки-чан: морщины появятся прежде времени. А мне бы не хотелось, чтобы твое лицо состарилось так быстро, - губы, шепчущие сладко и развратно, оказались совсем близко, заставляя Акиру всем телом вжаться в стену, пытаясь уйти от неминуемого прикосновения. Поцелуя: едва ощутимого, на грани вдоха и выдоха.
- Отцепись ты от меня, - Рейта с силой оттолкнул от себя Ютаку и едва не оглох от звонкого заливистого смеха, тут же всколыхнувшего сумеречную тишину заулка. От него мороз продрал по коже, заставляя кадык нервно дернуться, а горло - попытаться протолкнуть через себя комок сгустившегося воздуха.
- Ты больной, Укэ! – Выдавил парень, стирая с губ вкус чужого дыхания, смешанного со сладковатой слюной: никто и никогда не видел Ютаку без какой-нибудь сладости, заставляющей идеальные губы маняще блестеть, вызывая желание попробовать их на вкус.
- Да не очень, - пожал узкими плечами, вновь оказываясь перед Судзуки. – Такой же, как и ты. Разве что брюнет, - пальцы на мгновение зарылись в светлые волосы, заставляя Акиру дернуть головой и тут же застонать, приложившись затылком о кирпич стены.
- Больно, герой? – Участливо, с нотками сочувствия. Тут же прикасаясь к ушибленному месту нежными подушечками пальцев. Массируя.
- Господи… - отчаянно простонал Акира, тут же задыхаясь от ярости: Шима не выдержал и громко расхохотался, складываясь пополам, тем самым доводя друга до бешенства. – Я убью тебя, Такашима! – Пообещал, пытаясь уйти от навязываемой заботы ненавистного мальчонки. Шестнадцатилетняя прилипала с пунктиком на сексуальных извращениях доводил Судзуки до белого каления, но что-то раз за разом не давало ему размазать это вечно улыбающееся лицо по первой попавшейся горизонтальной поверхности.
- Укэ! Укэ, твою мать, - хватит! Мне не больно, хорошо? – Попытался увернуться, но острое колено, скользнувшее между его ног, заставило замереть, обреченно застонав в ворох каштановых волос.
- Тише, Аки-чан, - теплые руки приобняли парня за плечи, незаметно перетекая на шею, опутывая ее своей нежностью. Горячее дыхание соприкоснулось с кожей за ухом, заставляя тело напрячься, ожидая того, что должно было последовать за этим – очередного извращенного поцелуя. Влажного, на вдохе, с липкой сладость оставляющего свои отпечатки там, где их сложно было заметить.
- Прекрати, - умоляюще прохрипел Судзуки, не выдержал и запустил руки в шелк волос, рванув их вниз. Сильно. Больно. Заставляя отступить. Отпустить. Но не стереть улыбки с лица и сладостного блеска с приоткрытых губ.
- Может, оставить вас наедине? – Давясь смехом, тактично предложил Кою, уже забывший, что, собственно, они здесь делали. Кеи тоже заметно расслабился, понимая, что его больше не собираются допрашивать: Укэ привычно пришел на помощь, правда, сделав это в своеобразной манере.
- Не смей!
- Не кричи, Аки-чан, - тихо шепнул Ютака, опаляя дрожащие губы парня вязким, полным нескрываемого желания взглядом. – По крайней мере, не сейчас…
- Шима, мы уходим! – Акира дернулся, было, в сторону, но Укэ мягко уперся ему в грудь кулаками, заставляя сдавленно вздохнуть и вновь пересчитать количество кирпичных рядов собственным позвоночником.
- Договорились. Я ушел, а ты как знаешь, - Такашима подмигнул другу, посмотрел на Кеи и уже примирительно поинтересовался: - Собираешься мне говорить, где твой дружок ошивается, или будем играть по дороге домой в игру: «Пересчитай разбросанные по тротуару зубы»?
Кеи болезненно скривился, но говорить ничего не стал.
- Да он действительно не знает, - вместо него промурлыкал Ютака, прогибаясь в спине так, чтобы плотнее прижаться к дрожащему от бешенства телу. – Тоору не хочет, чтобы наш Мистер Нежность ввязывался в дела Чернокрылых. Так же, как и Ворон держит в стороне этого мальчонку, Хиро Ниикуру.
Судзуки напрягся, понимая, что вот он – источник необходимой информации. Или это была… провокация? Этот озабоченный паршивец специально сказал это, чтобы заставить Акиру… Что?
От одной мысли о возможных вариантах стало дурно.
- Идите, мальчики, а мы с Акирой еще побеседуем немножко, да, герой? – Слова осели на грани скулы, заставляя кожу лица покрыться мурашками.
- Шима, бросишь меня – ты мне не друг!
- До вечера, герой! – Подражая Укэ, отсалютовал Такашима, подхватывая Кеи под руку и волоча в сторону главной улицы, оставляя яростно сопящего Судзуки в очень тесной компании Юты.
- Вот какого черта, Укэ? – Прошипел он, когда даже тонкая нить тени, отбрасываемой Такашимой, скрылась за углом многоэтажки, примыкающей к широкой улице.
- Аки-чан, может, хватит? Я понимаю, когда ты играешь в непоколебимого натурала на публику, но мы же сейчас здесь одни. Зачем это? – Голос вдруг изменился, стал не таким… сумасшедшим? Приглушенным, обволакивающим, всепоглощающим.
Источающая жар ладонь стекла вниз по груди, прижимаясь к внутренней стороне бедра – в миллиметре от жестких складок ширинки.
- Думаешь, я не ощущаю, какой он твердый, м? – Ладонь накрыла пах, выбивая из груди Акиры сдавленный вздох.
- Если ты кому-нибудь скажешь, - пальцы, все еще сжимающие волнистые пряди, усилили свою хватку, заставляя Укэ мазохистки застонать, улыбаясь вызывающе-возбуждающе, - я убью тебя…
Юта кивнул, соглашаясь, а затем прикоснулся к губам поцелуем. Сильнее, настойчивей, влажнее, глубже, обволакивая своей восхитительной сладостью и искренностью. Желанием.
Акира сорвался: хрипло застонал и требовательно вжал мальчишку в себя, нетерпеливо отвечая на поцелуй.


- Я заберу Нами и сразу приеду, - Дайске махнул рукой, прощаясь, и взобрался на подножку автобуса. Двери с шумом закрылись, оставляя Хиро за промозглостью оконного стекла.
Заняв свободное место в конце автобуса, Дайске выудил из внешнего кармана рюкзака наушники и плеер, чтобы тут же окунуться в мир, наполненный чарующими мелодиями классической музыки: парень любил звонкие напевы бамбуковой флейты, переборы бива, хрустальное звучание кото и глубокие раскаты тайко. В них он слышал голоса давно почивших предков, приглушенное перешептывание ками, звонкий смех ветра и тихую грусть прибоя.
Окунаясь в мир, наполненный биением сотен тысяч звуком, парень чувствовал себя по-настоящему счастливым. Они помогали ему справиться с трудностями каждодневного существования, с тягостями, поджидающими на каждом шагу, с болью и усталостью, сжимающими плечи семнадцатилетнего сироты, оставшегося на попечение пожилой бабушки с тремя младшими братьями и сестрой. Родителей не стало больше полугода назад, но Дайске все еще не мог привыкнуть, что их нет. Что мать никогда больше не позовет их большую семью к воскресному обеду, что отец никогда не расскажет очередную историю из своей бурной молодости, что он, Дайске, старший сын, гордость и отрада родителей, никогда не переступит порога своего дома…
Дай тряхнул головой, отгоняя от себя печальные мысли. Нужно было жить дальше. Таков был завет родителей: не сдаваться, чтобы не случилось. Быть сильным. Ради своей семьи.
Грустная улыбка коснулась губ, пальцы вновь ощутили тепло материнских рук – с ней мальчик успел попрощаться. Целовал сухие ладони и улыбался, потому что мама не хотела видеть его глаза блестящими от слез. Она хотела навсегда запомнить его улыбающимся. Она и сама умерла с легкой улыбкой на лице, переправившись на тот берег вслед за любимым мужем. Папа умер мгновенно, мама прожила еще три дня. Мужчина, сбивший чету Андо на пешеходном переходе, так и не был наказан, хотя имелись и свидетели, запомнившие номер авто, и детектив Асада приложил все усилия, чтобы привлечь убийцу к ответственности. Но… дело зашло в тупик, когда выяснилось, что авто принадлежало сыну местного политика: начальство Асады-сан дало отбой – никто не хотел идти против влиятельного представителя власти. Но полицейский, проникнувшийся чувством сострадания к детям, потерявшим родителей, пообещал, что найдет способ наказать преступника по закону. Дайске верил ему. Дайске не имел права не верить – в этом он находил смысл держаться на плаву, в этом искал утешения. И медленно отпускал свою боль. Она уходила, уводя за собой и клокочущую в груди ненависть. Возможно, через годы Андо-младший сможет простить человека, лишившего его любимых людей, но… сейчас он мечтал, чтобы он, глядя ему в глаза, ответил на вопрос: «Почему?»…
Дай зажмурился, опуская руки. Тонкий черный прямоугольник MP3 выскользнул из пальцев, повиснув на шнурке наушников. Раскачиваясь в такт движения автобуса, он то и дело ударялся о худую лодыжку, едва прикрытую коротковатыми форменными брюками: парнишка рос быстрее, чем менялась школьная форма. В свои семнадцать он был выше половины своих одноклассников на полголовы, широкие плечи угловато вырисовывались под складками пиджака, грудь и спина дисгармонировали с длинными и очень худыми конечностями. Грубоватые черты лица и вечно затравленный взгляд потерянного в этой вселенной ребенка делали мальчишку непривлекательным для сверстников. У него практически не было друзей, девчонки посмеивались над ним, показывая пальцем. Дайске краснел, опускал взгляд и старался поскорее оказаться там, где никто не сможет прикоснуться к его душе насмешкой – в доме Ниикуры-сан. Этот мужчина и его сын дарили ему чувство умиротворения, поддерживали и давали возможность снова ощутить себя частью… семьи. Каору-сан часто приглашал Дайске и его братьев с сестрой к себе на выходные, внося радость и оживление в свой дом и сердца сирот.
Дайске смотрел на отца лучшего друга с восхищением и немой благодарностью. Улыбался счастливо, слыша звонкий смех Нами и мальчиков, видя их искренние улыбки, когда Ниикура-сан дарил им всякие безделушки с полок своей лавочки. Те в итоге теряли их, а Дай находил и складывал в коробку из-под обуви, пряча в дальнем углу бабушкиного платяного шкафа. Когда-нибудь он вернет их своим младшим братьям и сестре, в знак памяти о том человеке, который на короткий срок заменил им отца.
Нужная остановка заставила парнишку вернуться в реальность, подняться со своего места и опуститься на залитый дождем тротуар, тут же покрываясь мурашками: от холода и сырости. Благо, садик находился недалеко и уже через пять минут Дайске отряхивал мокрые волосы на пороге центрального входа. Женщина, дежурившая в вестибюле, узнала старшего брата Нами, приветливо ему улыбнувшись.
Разувшись, Андо торопливо поднялся на второй этаж. Первые двери были приоткрыты, приглашая войти. Дайске, все же, вежливо постучался и лишь затем заглянул в уютное светлое помещение.
- О, Дай-кун, - воспитательница, Каори-сан, тепло улыбнулась, завидев мальчишку. – Ты вымок? Снимай пиджак – сейчас мы его просушим, а то заболеешь.
Дайске торопливо поприветствовал молодую женщину, заверив, что не стоит беспокоиться.
- У Нами в рюкзаке есть зонтик: я с утра положил, а свой – забил, - добавил поспешно, все еще переминаясь с ноги на ногу в дверях. – А она сейчас в игровой?
- Да, Тато взял ее к себе – они разучивают песню ко… - воспитательница запнулась, виновато посмотрев на мальчика, - …ко Дню матери. У Нами огромный талант, мы хотим его развивать. Детям и воспитателям очень нравится, как она поет…
Дайске улыбнулся, делая вид, что не понял причины смущения преподавательницы. Сейчас его должна волновать его пятилетняя сестренка: ее успехи и таланты. К тому же, Нами в виду своего возраста еще не до конца поняла, что произошло с родителями: девочка считала, что они уехали далеко-далеко, но скоро вернутся. Это было нечестно, Дай понимал это, но зато ее глаза сияли не горькими детскими слезами, а задорными огоньками. Огромные, хрустально-чистые глаза. Как у отца. Нами была вылитой копией Андо-старшего, в то время как Дайске до болезненного спазма в груди напоминал покойную мать. Ему достались ее глаза: красивые, раскосые, темные и горячие, как подтаявший шоколад, чуть крупноватый рот и прямой нос. И волосы: тонкие, как китайский шелк и невероятно мягкие на ощупь.
- Если вы не против, я послушаю, как она поет? – Дайске с просьбой посмотрела на женщину, смущая ту еще сильнее. Его искренность и простота пронимали ее до глубины души. Было мучительно больно осознавать, что этот ребенок лишился в одночасье самого важного, возложив на себя обязанности отца и матери, наставника и учителя, брата и друга.
- Да, конечно, - мягко шепнула она, отводя глаза, чтобы Дайске не смог увидеть, как они наполняются слезами. – А я пока соберу ее вещи.
Дай благодарно кивнул, учтиво поклонился и вышел в коридор, прикрывая за собой двери.
Игровая находилась в противоположной конце крыла, так что пришлось преодолеть несколько поворотов, прежде чем оказаться у нужного помещения. Двери здесь тоже были едва прикрыты, отчего доносящаяся из-за них мелодия фортепиано мягкой волной разливалась по воздуху, наполняя его ароматами цветов и шептанием молодой листвы. В чудную гармонию вплетался звонкий, хрустально-чистый детский голосок. Он звенел, взмывая ввысь: высоко-высоко, за пределы стен и потолков, сливаясь с бескрайним небом.
Дай в молитвенной жесте сложил ладони, прижимая их к губам. В груди неистово загромыхало сердце, норовя разорваться на части от восторга и гордости. Это его сестра, его маленькая Нами разрывала сейчас душу на части своим пением, заставляя слезы драгоценной росой осесть на ресницах, грозясь вот-вот заструиться по впалым щекам.
Парень не спешил входить: замер, прижавшись спиной к стене и, высоко запрокинув голову, слушал, как поет его сестра, исцеляя раны в душе и на сердце, склеивая воедино то, что было так беспощадно разбито.
Песнь смолкла. Через мгновение замолчали и клавиши. Только воздух еще какое-то время звенел, эхом отражая плач тонких струн.
Дайске сделал глубокий вдох и вошел в помещение, здороваясь с невысоким толстячком, обучающим детей искусству пения.
Нами, завидев брата, издала радостный вопль и бросилась в его объятия, чтобы тут же быть подхваченной и поднятой высоко над полом.
- Дай-чан, – худенькие ручки обвили шею брата, пытаясь удержаться на его руках. – А я буду петь песню на празднике мам! – Не преминула похвастаться девчушка, с обожанием глядя на Дая. Тот усмехнулся ей, потрепав по темным реденьким волосам, спадающим на узкие плечи двумя растрепанными косичками.
- Молодец, - шепнул он гордо, глядя сестре в глаза. Та тут же залилась румянцев, растягивая губки в довольной улыбке.
- Ты уже забираешь ее, Дай-кун? – Подал голос Тато, поднимаясь из-за пианино. – Если хочешь, можешь оставлять Нами в садике подольше: я буду с ней репетировать, а ты можешь спокойно позаниматься у Таканори-сан.
Дай благодарно поклонился, не подумав возразить: ему действительно было сложно день ото дня забирать сестренку из детского сада. До смерти родителей они жилы в этом квартале, и малышку забирал домой тринадцатилетний Юскэ, учащийся в средней школе неподалеку от садика. Но после трагедии ребята перебрались к бабушке, жившей на противоположном конце города. Утром Нами завозила в сад соседка, работавшая в торговом центре неподалеку, а забирать малышку выпало на долю старшего из братьев: Юскэ перевелся в школу поближе к новому дому, а для девочки в местном садике места не нашлось. Да и это стало бы очередным потрясением для ребенка, так что было решено оставить Нами в старом детсаде, а через год она пойдет в одну школу с Коджи и станет легче.
Распрощавшись с преподавателем музыки, Дайске с сестрой на руках вернулся в классную комнату, где Каори-сан уже приготовила вещи малышки. Одевая сестру, мальчик передал воспитательнице слова Тато-сан, на что та согласно кивнула.
- Я надеюсь, это вас не стеснит? Но мне действительно было бы удобней забирать Нами чуть позже, - Дайске все же не мог не смутиться собственной наглости. Хоть предложение и шло от преподавателя, он чувствовал за собой вину за то, что не может своевременно приезжать за сестрой, тем самым вынуждая воспитателей задерживаться на работе.
- Не переживай, Дай-кун: и я, и Тато остаемся на работе допоздна, так что нам не в тягость последить за Нами. К тому же, с ней веселее – Нами-тян нас развлекает, да?
Девочка утвердительно кивнула, моргнув круглыми как у маленького совенка глазами.
- Вчера она была Чио-Чио-сан…
- Да, Дай-чан! – Тут же зазвенела колокольчиком Нами: - Каори-сан нарядила меня в праздничное кимоно, завязала бант, и мы с ней пели песню о девочке-бабочке, которая сожгла свои крылья, прикоснувшись к горячему пламени любви.
Видно было, что Нами повторяет слова, сказанные воспитательницей. Такая интерпретация известной оперетты явно была упрощена специально для ушей пятилетней девочки, желавшей знать трагическую историю самой известной гейши в мире…
- Когда-нибудь покажешь? – Поправляя на сестре ярко-синее пальтишко, попросил Дайске, тут же получив положительный ответ. - Ну, все, мы готовы. Да, мадам Баттерфляй? – Улыбнулся и поднялся на ноги, закидывая портфель сестры на плечо, свободной рукой сжимая мягкую ладонь Нами.
- Угу.
- Попрощайся с Каори-сан.
- До свидания, - послушно проговорила девочка и первой двинула в сторону выхода, увлекая брата за собой. Тот тоже распрощался с воспитательницей и, следуя за Нами, вышел в коридор.
- Дай-чан, - начала девочка, когда они уже миновали вестибюль, и Дайске, обувшись, толкнул высокие двери, пропуская сестру вперед.
- Да, Нами? – Дай поймал девчонку за капюшон, заставляя остановиться и подождать, пока над ее головой не раскроется яркий, как радуга, зонт.
- Дай-чан, сегодня Рё сказал, что мама с папой не вернутся. Что они умерли. Онии-сан*, это правда? – Нами поджала пухлые губы (отличительная черта всех детей Андо) и с пристальностью, ей несвойственной, посмотрела на брата. Тот же растерянно улыбался, хаотично соображая, что ответить младшей сестре. Сказать правду? Соврать? Что?! Ответы на эти вопросы замирали на грани восприятия, боясь переступить черту. Дайске терялся. Поэтому ответ, сорвавшийся с языка, удивил его самого намного больше, чем внимавшую его словам сестру:
- Мама с папой больше не в нашем мире, но они не умерли: они просто переправились на другой берег реки, чтобы повидаться с дедушкой и мамиными родителями. Они нашли Баку (столь глупое имя придумал для найденного Нами котенка Кохей, а когда тот через несколько дней умер, изрек: «На одного идиота стало меньше»…) и отправились на поиски его семьи. И пока они не найдут ее – не смогут вернуться. Ты же хочешь, чтобы Бака встретился со своими родными?
- Угу, - Нами активно закивала головой, отчего вязаный беретик сполз на бок, прикрывая один глаз девочки пушистым бубоном.
- Этот Рё просто завидует, ведь наши мама с папой отправились в далекое путешествие, наполненное приключениями, опасностями и испытаниями. Их ждет долгий путь, но у них есть надежные советчики: дедушка и бабушка, а в сердце они хранят образ самой красивой девочки на планете – Нами-тян, - Дайске нес полнейший бред и сам прекрасно это понимал. Но Нами снова улыбалась, забыв о серьезности. Искорка отчаяния, что на мгновение озарила черные ее глаза, угасла, сменившись гордостью за своих родителей и счастьем, вызванным упоминанием любимого котенка, которого девочка считала потерянным на веки.
- Когда он снова заговорит с тобой об этом, скажи, что знаешь. Пусть он думает, что они умерли: мама с папой не хотят, чтобы их секретная миссия стала известна чужакам.
Нами закусила губу и послушно кивнула: она никому не выдаст тайну родителей.
Проклиная себя за ложь, Дайске вновь взял сестру за руку и, придерживая зонт над их головами, двинул в сторону автобусной остановки.
Темнело. Асфальт превратился в черное золото, блестящее в свете проносящихся мимо машин.
Перейдя на противоположную сторону, брат с сестрой укрылись под пластиковым козырьком остановки. Дайске чуть приобнял Нами за плечи, позволяя девочке опереться о него спиной. Та, прикрыв глаза, умудрилась задремать стоя.
Улыбаясь этому, парень всматривался в проносящиеся мимо автомобили, надеясь в каждой паре желтых фар узнать нужный им автобус. Но время шло, а остановка все пустовала, служа убежищем от дождя лишь высокому мальчику и его спящей на ногах сестре.
Очередной сноп искусственного света ударил в лицо, заставляя зажмуриться, прикрыв глаза рукой.
Машина, вместо того, чтобы привычно пронестись мимо, вдруг свернула к обочине, останавливаясь недалеко от Дайске. Тот напрягся, сильнее прижимая к себе сестру. Нами испуганно вздрогнула и проснулась.
Шум дождя и пролетающих мимо машин заглушил окрик, брошенный водителем остановившегося «Ниссана», но Дайске отчетливо расслышал собственное имя. Напрягся, ощущая, как липкий холодок бередит кожу между лопаток. Но что-то в размытых очертаниях авто было знакомое. Свет задних фар золотил капли дождя, давая возможность рассмотреть номерные знаки.
Вздох облегчения и радости всколыхнул влажный воздух; Дайске, подхватив сонную сестру на руки, заторопился к машине. Ее владелец, видя, что его оклик не достиг ушей мальчика, успел выбраться наружу и теперь открывал заднюю дверь, позволяя Даю тут же усадить малышку на сидении и забраться в салон самому.
- Вам повезло, что я сегодня закрыл лавку пораньше, - Ниикура-сан отряхнул длинные волосы, оборачиваясь к юным пассажирам. – Автобус сломался за мостом, а следующего пришлось бы ждать еще с полчаса.
- Оджи*! – Дай даже глазом моргнуть не успел, как Нами повисла на шее Каору, едва не задушив того в радостных объятиях.
Мужчина тихо рассмеялся: так привычно и мягко, заставляя Дайске невольно покраснеть, тут же отводя взгляд в сторону. Волна дрожи, смешанная с внутренним жаром, опалила кожу, растекаясь по ней шипастыми мурашками. Уткнувшись взглядом в рюкзак сестры, он стал торопливо распутывать кончики тесьмы, завязанной причудливыми бантами.
- Дайске, у тебя все в порядке? – Кладя руки на руль, спросил мужчина. Говорил он тихо, размеренно, своим глубоким голосом заставляя сердце мальчишки биться быстрее, а горло – пересыхать от непонятного волнения. Больше всего на свете Дай любил, когда отец Хиро заговаривал с ним, интересовался его успехами и делами, но каждый раз его вопросы погружали парня в состояние, близкое к смятению, перетекающему едва ли не в обморок.
- Да… Да-да, - Дайске торопливо закивал, пытаясь усадить сестру рядом с собой. Та, немного повозившись, успокоилась, укладываясь поудобней на коленях своего ани*.
- Как занятия у Мацумото-сенсея? – Мужчина перевел взгляд на дорогу, медленно выкачивая на полосу.
- Хорошо, - чуть заикаясь, выдавил из себя Дай, наконец-то решаясь поднять глаза и посмотреть на замершего впереди мужчину. Черная смоль волос, тяжелыми локонами ложащаяся на обтянутые шерстяной тканью пальто плечи, смутная тень профиля, вырисовывающаяся, когда мужчина чуть оборачивался, глядя в зеркало заднего вида, - вот и все, что видел Дайске, но и этого было достаточно, чтобы тело предательски вздрагивало, вызывая незнакомые ощущения в области живота.
Парень ненавидел себя за это, сгорая от стыда и отвращения. Воображение, подкидывающее первые в его жизни картинки эротического характера, стало врагом номер один. Дай пытался не думать о Ниикура-сан, но его образ неизменно присутствовал в его мыслях, ночью перебираясь в царство сновидений. Просыпаясь в горячем поту со следами возбуждения на пижамной одежде, он до рассвета просиживал в ванной, пытаясь слезами смыть свои порочные желания. Но отказаться от встреч с этим человеком, лишить себя звуков его голоса, мягкого касания взглядов он был не в силах. Раб собственной слабости, он день ото дня погружался в это греховное чувство, понимая, что если он лишиться и его, то жизнь окончательно обесцветится. Дайске лишь догадывался, что чувство, сводящее его с ума, зовется любовью. Он гнал от себя эти мысли, пытаясь облачить их в другие формы: обожание, благодарность, - все, что угодно, но только не любовь. Любить человека, годившегося ему в отцы, человека, родившего его лучшего друга – это было верхом безумия. Сходить с ума Дайске не хотел.
- Андо-сан сегодня работает? – Задал следующий вопрос Каору, явно не ощущая опекающего взгляда на своем затылке. Сосредоточенный взгляд был прикован к черной ленте дороги: видимость была плохая, асфальт предательски скользил под колесами, заставляя мужчину вести аккуратней.
- Да, - Дай машинально кивнул, невольно облизав пересохшие губы. – Сегодня придется остаться в четыре смены – сменщица заболела.
- Так вы одни дома?
- Угу.
- Значит так: сейчас заедем к вам домой, заберем мальчишек и поедем к нам, - голос прозвучал твердо, но в нем было столько тепла, что Дай едва не захлебнулся им, в последний момент сделав судорожный вдох, с шумом разнесшийся по салону «Ниссана».
- Что-то не так, Дайске?
- Нет, все хорошо. Просто бабушка… я не уверен, что она…
- Я позвоню ей и все улажу: все же лучше, если за ребятами будет кому присмотреть. Знаю я, на что горазды мальчишки тринадцати лет от роду, - Дай заметил, как улыбка окрасила тонкие черты лица, заставляя сердце в очередной раз дернуться в груди. От одной мысли о том, что сегодня он, вполне вероятно, останется ночевать под одной крышей с Ниикурой-сан, становилось тяжело дышать. Мысли путались, заставляя дрожать даже кончики пальцев. Легкие окончательно забыли, что такое – воздух: Дайске просто лишил их его, забывая делать вдохи.
- Эй, Дай-кун, ты точно здоров? – Взгляд, отраженный в зеркале заднего вида, скользнул по лицу парня, заставляя того торопливо закивать, пряча глаза за длинной челкой. - Рассеянный ты сегодня какой-то, - констатировал мужчина, продолжая всматриваться в отражение мальчишки: авто замерло на светофоре, пропуская поток машин.
Дай не нашел, что ответить. Лишь смущенная улыбка окрасила губы в алые тона, заставляя глаза лихорадочно блеснуть, прожигая шелк волос. На мгновение парню показалось, что его взгляд был пойман и принят, но он тут же отогнал от себя эту мысль, боясь даже думать о подобной возможности.
Машина дрогнула, продолжив свой путь.
Мужчина больше не смотрел на своего пассажира, тот же убивал в себе любые зачатки желания просто поднять глаза и посмотреть на воздух, скопившийся вокруг идеальной фигуры Ниикуры-сан.
________________
*Онии-сан - старший брат (вежливое обращение)
Ани - старший брат, обращение, принятое между членами семьи

6

- Нет, неправильно! – Кохэй выдернул из рук Юскэ PSP и начал что-то ему яростно втолковывать, не отрываясь от экрана приставки. Похожие друг на друга как две капли воды, близнецы были полной противоположностью в характерах: Юскэ был более спокойным, уравновешенным и тихим, Кохэй отличался завидной энергичностью, буйным темпераментом и прямолинейностью. Рожденные в праздник Ханами*, они уже четырнадцатый год удивляли родных и знакомых своей непохожестью.
Коджи, которому исполнилось восемь, был похож на свою бабушку: тихий и скромный, он лишь кротко улыбался, поглядывая на экран размеренно бормотавшего телевизора, но порой и его звонкий смех разносился по комнате, наполняя ее особым теплом.
Нами, забравшись на спинку дивана, сейчас была занята плетением косичек из длинных волос Эжди. Тот лишь улыбался, да порой прищуривал один глаз, когда еще непослушные пальчики, путаясь в черном шелке, слишком сильно дергали ту или иную прядку.
Хиро, устроившись в плетеном кресле с ногами, водрузил на колени большой перекидной альбом с разлинованными нотным станом листами, карандашом торопливо выводя гармонию рождающихся в голове звуков.
Дайске отстраненно перебирал струны гитары, пытаясь выучить очередной аккорд. Пальцы еще плохо слушались мальчика, сбиваясь с такта.
- Давай покажу, - Каору отложил полотенце, которым вытирал только что вымытые руки на край стола и подошел к устроившемуся на кухонном табурете мальчику, аккуратно убирая его пальцы с грифа и зажимая струны так, как было нужно. – Ты слишком сильно придавливаешь ре, а мизинец срывается на следующий лад. – Струны запели, подчиняясь уверенным движениям рук. Дайске замер, неотрывно следя за каждым из них. Звуки, казалось, издавали не струны, а пальцы мужчины, заставляя сердце ускоряться вслед за нарастающим ритмом мелодии.
- У меня никогда так не получится, - выдохнул он, когда Каору перестал играть и отступил чуть назад, замирая за спиной мальчика.
- Если будешь так говорить, то действительно ничего не получится, - ответил Каору. Взгляд остановился на осунувшемся профиле, заставляя его обладателя вздрогнуть и чуть обернуться, поднимая на него глаза. – Если будешь бояться – никогда не научишься. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
Дайске пристыженно кивнул, по-детски закусив нижнюю губу. В потерянном взгляде читалось все и сразу, заставляя мужчину чуть дольше, чем это было необходимо, задержаться на нем взором. Было в этом ребенке нечто, что заставляя душу волноваться, напоминая ей о способности ощущать что-то, кроме отцовской любви и чувства долга. Желание заботиться, стать опорой и поддержкой – вот что сейчас заставляло сердце мужчины биться быстрее. Совсем немного, но так необходимо.
- Нужно время, Дайске. Спроси у Хиро, сколько он учился играть, да и сейчас он все еще учиться, хотя давно превзошел меня в мастерстве, - уже более мягко добавил Каору, возвращаясь к кухонному столу и из-за него бросая два полных нежности и тепла взгляда. Один коснулся лица сына, который, не поднимая глаз, ответил на него легкой улыбкой, а второй – запутался в коротких ресницах Дайске, пытаясь проникнуть в зазеркалье его души. Дай отвел глаза: слишком поспешно, словно боясь, что Каору сможет прочесть в них нечто, что его не касалось. Уловить отблеск какой-то тайны.
Пытаясь уйти от темы, непосредственно касающейся его, мальчик посмотрел на Хиро и, не повышая голоса, вечно шепчущего неразборчиво, спросил у друга:
- А почему ты не расскажешь, что сегодня встретил того мужчину, который тебя спас?
Резкий звук сломавшегося грифеля успел заглушить порывистый вдох, опаливший губы Такахиро.
Каору, не уловив изменений, за секунду произошедших с сыном, перевел взгляд на него, вопросительно вскидывая бровь.
- Эй, я тоже ничего про это не слышал! – Эджи возмущенно посмотрел на лучшего друга и тут же ойкнул, зажмурившись от боли.
- Не шевелись, - топнула маленькой ножкой Нами, еще раз дернув парня за длинную прядь волос.
- Как скажете, Нами-сан, - мальчик тут же притих, отдаваясь в руки своей маленькой госпожи.
- Да что тут рассказывать, - вырисовывая на листе непонятные завитки кончиком сломанного карандаша, проговорил Хиро, заметно смущаясь. – Он – друг Мацумото-сенсея, учитель в старшей школе Мангэцу. Он живет неподалеку от того места, где… - запнулся, поднимая глаза на отца. – Он просто возвращался домой, а меня угораздило свалиться на его машину.
- Это Мацумото-сенсей нам сегодня рассказал, - добавил Дайске, глядя на Такахиро глубоким взглядом: пытался понять, о чем тот думает, что скрыто за полупрозрачной пеленой растерянности и смущения.
- Как его зовут? – Спросил Каору, взглянув почему-то на Дая. – Хочу поблагодарить его.
- Хара Тошимаса, - голос Хиро стих, губы поджались, а затем он порывисто поднялся, бросив коротко: - Схожу за ножом – карандаш сломался.
Дайске и Эджи проводили его удаляющуюся фигуру непонимающим взглядом. Складывалось такое впечатление, что Хиро неприятно говорить об этом Харе-сан.
Это же почувствовал и Каору, про себя отметив, что человек, говоривший с ним тогда по телефону, производил хорошее впечатление. Отчего же Такахиро ведет себя так, словно этот мужчина ему неприятен? Может, он чего-то не знает?
Оставив приготовление ужина, Ниикура последовал за сыном. Двери в его комнату оказались не заперты, и Каору вошел без стука, застав сына склонившимся над мусорной корзиной: руки его сжимали канцелярский нож, который с какой-то остервенелой поспешностью скользил по длине карандаша, снимая один толстый слой мягкой древесины за другим.
- Сынок… - Руки Хиро дернулись; мальчик ойкнул и тут же сунул в рот палец, зажмурившись.
- Порезался?
- Угу, - облизал кровь и посмотрел на порез: тот стремительно наполнялся обжигающе-красной жидкость, которая тут же стекала по узорчатой коже на ладонь. – Ты меня испугал, - улыбнулся и снова прижал рану к губам.
- У тебя что-то случилось? – Каору прошел в комнату, прикрывая за собой двери.
- Нет, все хорошо, - не выпуская пальца изо рта, ответил мальчик и в подтверждение своих слов помотал головой.
- Этот Хара… он что-то сделал?
- Нет. С чего ты взял? Я с ним двумя словами перекинулся. Он даже не дал мне поблагодарить его.
- Мне показалось…
- Папуль, все нормально, - Хиро светло улыбнулся, одной своей улыбкой стирая все тревоги отца.
- Ты же знаешь: если тебя что-то мучает…
- Пап… - чуть склонив голову на бок, Хиро с благодарностью посмотрел на отца и добавил едва слышно: - Ты будешь первым, к кому я приду за советом.
Каору прикрыл глаза, тоже улыбаясь сыну. Семнадцать лет своей жизни этот человек посвятил единственной цели – воспитанию ребенка. Для Ниикуре не было никого, важнее Такахиро. Когда жена ушла, не в силах справиться с тяжестью свалившейся на них трагедии, Каору всего себя посвятил сыну. Не жалея себя, он старался дать своему ребенку ту любовь, которой он был лишен – материнскую. Он хотел, чтобы Такахиро ни в чем не нуждался, желал для него всех тех благ, которые должно желать родителю. Жена, покинув их дом, лишила Хиро материнской ласки и заботы, тепла и улыбок, но, парадокс – именно это, думал Каору, и исцелило больного ребенка. Такахиро родился недоношенным, беременность прервали искусственным путем на двадцать шестой неделе. Врожденная патология не дала плоду развиваться нормально. И только чудо и невероятная тяга к жизни не дали малышу погибнуть. Он выжил, но уже к двум годам родителям пришлось смириться с тем, что их мальчик – недоразвитый. Педиатр, занимавшийся семьей Ниикура, четко дала понять, что это вряд ли удастся исправить – аутизм был на лицо: сын Каору не говорил, не мог самостоятельно есть, ходил в туалет под себя…
К пяти годам он выучил лишь одно слово: Отоо-сан. Папа. И больше ему уже ничего не нужно было. Каору души не чаял в сыне, пытался сделать все, чтобы его жизнь хотя бы походила на нормальную, и если ему порой удавалось убедить в этом себя, то его жена день ото дня становилась все мрачнее. Она не могла смириться с тем, что ее сын – инвалид. Родив Такахиро, она отказалась заводить еще детей, опасаясь, как бы и они не родились… уродами. Это слово никогда не произносилось вслух в стенах их дома – за подобное Каору мог и сорваться. Но он видел (это было заметно невооруженным взглядом), что она считает именно так. Она не могла относиться к сыну так, как к нему относился сам Ниикура. Ей было в тягость эта жизнь, и когда Хиро исполнилось шесть, она собрала вещи и ушла, не прощаясь, оставив лишь короткую записку на обеденном столе. Хиро принес ее отцу, вернувшемуся с работы, и привычно молча вложил в руку. А спустя три дня заговорил. Уже через год Ниикура Такахиро пошел в первый класс, а спустя еще два года стал лучшим учеником. Каору не знал, что думать. В голову приходили разные мысли. Порой (он понимал, что это звучит кощунственно, но ничего не мог с собой поделать) ему казалось, что причиной детского аутизма Хиро была его мать. Ведь это было так логично – с ее уходом сын словно освободился, родился заново. Хотя вариант того, что потеря матери послужила сильным стрессом, выведшим ребенка из состояния, близкого к растительному, был более правдоподобным.
Больше Каору не виделся с женой. Она не прислала бумаг на развод, они до сих пор считались мужем и женой, хотя в записке она и писала о том, что еще достаточно молода, чтобы начать жить заново, мечтала завести семью и, вполне возможно, родить ребенка. Здорового и счастливого. Но… его Хиро тоже был счастливым. Каору хотелось верить в это. И он верил, когда видел, как его лицо озаряется улыбкой. Такой, как сейчас.
- Пап?
Каору встрепенулся и ответил вопросительной улыбкой.
- Я люблю тебя.
- А я тебя, сынок, - улыбка стала едва заметно, но грустной. Но печаль, отпечатавшаяся в ее уголках, была светлой. Чуть меланхоличной и нежной. Чем-то напоминавшей самого Такахиро.


- Ты помнишь, что мне обещал? – Таканори смотрел в потолок, медленно раскачиваясь на стуле с высокой спинкой. Сумерки давно прокрасились в его комнату, окрасив ее в свои глубоко-холодные тона, но мужчина не спешил включить свет. Тот моментально бы уничтожил пряную, чуть вязкую и мягко-теплую интимность, которой был пропитан разговор.
Пальцы в отстраненном жесте касались приоткрытых губ, телефон, прижатый к уху, давно нагрелся, покрывший липким потом. Но Мацумото этого не замечал, полностью окунувшись в тягучую негу разговора. Собеседник усмехнулся, чуть более сбивчиво задышав на том конце сети.
- Я помню… - голос был глубокий, бархатный, от него мурашки волнами расходились по коже, заставляя мужчину вздрагивать. Очень. Приятно.
- Но?.. – Таканори замер, заставляя стул балансировать на двух ножках.
- Ты же знаешь, что я не завишу от своей воли…
- С каких пор? – Улыбка прокралась к уголкам губ, изогнув их насмешливо-саркастически. - Малыш, ты имеешь собственную голову на плечах, ты не обязан делать все, что он скажет, - замер, пережевывая новую мысль, а затем тягуче проговорил, переходя на более низкие тона: - Знаешь, я подумываю о том, чтобы перейти к ультиматумам. Если ты не хочешь прислушиваться к моим советам, я поставлю тебя перед выбором…
- Ты не сможешь, - собеседник покачал головой, улыбаясь: Таканори видел это так отчетливо, как будто тот находился в метре от него, соткавшись из синеватого воздуха на краешке письменного стола. – Ты знаешь, что я его не приму.
- Тогда я буду расценивать это как выбор не в мою пользу.
- Ты же знаешь, что это не так…
- Докажи: уйди от него…
- Я не могу.
- Ты не хочешь. А мне надоело за тебя переживать. Мне хватает дочери и Хары.
- Вот видишь, ты тоже не можешь отказаться от прошлого, все еще держишься за него, не желая отпустить Хару-сан.
- Это немного не то…
- Для меня – равносильно.
- Ох уж этот твой максимализм, - с улыбкой покачал головой Таканори. Ему никогда не удавалось злиться на этого человека, как тому – обижаться и воспринимать слова Мацумото всерьез. Порой Таке казалось, что все это – лишь игра, с тонко организованным планом, следовать которому никто из ее участником не спешит, а только изредка заглядывают в свод правил, понимая, что тот чист, как первый снег.
Короткий смех послужил ответом, а затем голос на том конце сладко прошептал:
- Люблю тебя.
- К несчастью, я тебя тоже…
- Така! – Резкий оклик заставил мужчину пошатнуться на своем стуле, торопливо шепнув в трубку: «Да завтра, малыш», - и тут же отсоединившись.
- Что?
Хара возник на пороге комнаты, нервно открывая и закрывая крышку своего мобильного. Выглядел он странно взволнованным и каким-то…задумчивым?
Мацумото удивленно изогнул бровь, чтобы затем чуть прищурить глаза, подозрительно уставившись на бывшего любовника:
- Ты планируешь кого-то убить, а меня хочешь взять в качестве сообщника? Если да, то я – пасс: я завязал.
- Дурак, - медленно выдохнул Тошимаса, проходя в комнату. – Дай мне номер Ниикуры Такахиро.
Глаза Мацумото сначала удивленно расширились, а затем к потолку взмыл короткий смешок, тут же оборвавшийся вопросом:
- В педофилы решил записаться? А не рановато ли? Ты в курсе, что это – уголовно наказуемо?
Тошимаса одарил Таку убийственным взглядом, а затем нехотя ответил:
- Хочу извиниться.
- За то, что не дал ему умереть? – Продолжая веселиться, проговорил Таканори, снова принимаясь раскачиваться на стуле.
- Иди к черту. Дай мне номер и все.
- Не могу – это конфиденциальная информация.
- Издеваешься?
- Ну, конечно, - прыснув, бросил Така, не спуская с высокой фигуры друга насмешливого взгляда.
- Давай номер.
- Попроси хорошо…
Тошимаса устало закатил глаза:
- Давай как-нибудь в другой раз…
- А ты все об одном, - улыбка Мацумото стала откровенно-развязной, взгляд – вызывающим.
- А разве я не прав? – Тошимаса обогнул стол и оказался перед мужчиной. Чуть склонился, упираясь в узкие плечи и заставляя остановиться. Взгляды пересеклись, ведя немую борьбу - так привычно.
- Ты мне дашь его номер, - утвердительно выдохнул Тошимаса, склоняясь еще ниже, губами задевая губы мужчины.
- Проси, - продолжая насмехаться, не отводя глаз, не разрывая нити, связавшей две воли.
- Пожалуйста, Мацумото-сама, не могли бы вы соизво…
- Идиот, - фыркнул Таканори, отталкиваясь от Тоши. Стул с надрывным скрипом проехался по линолеуму, оставляя на нем борозды-вмятины. – Я сброшу на мейл.
Тошимаса лишь усмехнулся, отступил на шаг, а затем молча вышел из комнаты, заставляя Таканори беззвучно проклинать бывшего любовника и день, когда он позволил себе влюбиться в него так, что и по сей день отзвуки этого чувства давали о себе знать.


Хиро не сразу понял, что заставило его проснуться. Потирая заспанное лицо со следами складок от постельного, растерянно осмотрелся по сторонам. Место рядом было пусто – Дайске, наверное, привычно не спалось и он, чтобы не будить друга, перебрался в гостиную. Близнецы, не обращая никакого внимания на посторонний шум, продолжали крепко спать, прижавшись друг к другу на постеленном на полу матраце. Младших Андо уложили спать в комнате отца, поэтому они не испугались, когда среди ночи у Хиро зазвонил мобильный.
Потянувшись, парень ощупью выудил из кармана брошенных на стул брюк телефон и взглянул на определитель. Номер был неизвестен. Абонент продолжал названивать, приводя паренька в замешательство. Предполагая, что, скорее всего, кто-то просто ошибся номером, он принял звонок, тихо бросив:
- Алло…
- Хиро?
Сердце резко дернулось, заходясь от пронзительно боли. Пальцы непроизвольно сжались на тонкой шее, тело рвануло вперед, садясь на развороченной постели.
- Хара-сан? – Совсем тихо прошептал Такахиро, в первую очередь пытаясь убедить в этом себя.
С того конца послышался приглушенный вздох, а затем голос, не знакомый, но такой узнаваемый, шепотом проговорил:
- Знаю, неправильно звонить… - заминка (видимо, мужчина посмотрел на часы), - в полтретьего ночи, но мне нужно… Хочу встретиться с тобой. Завтра, точнее, уже сегодня. Во сколько у тебя заканчиваются занятия?
Хиро растерянно молчал, не в силах разобраться в том, что сейчас свалилось на его голову.
- Я…
- Я могу спросить у Таки, но он окончательно убедится, что я – извращенец, - прямота, с которой говорил мужчина, заставляла Такахиро теряться. И смущаться – все сильнее и сильнее с каждым произнесенным словом.
- А это не так? – Шепнул парень и тут же испугался собственных слов. Пальцы с силой сжали горячую трубку, прижимая ее к уже покрасневшему уху.
Хара тихо рассмеялся, а потом мягко шепнул:
- Придешь – проверим.
- Я не…
- Знаешь, где старый сквер находится? Недалеко от твоей школы.
- Угу.
- Я буду ждать тебя там после занятий.
- Я не могу.
- Пожалуйста.
- Я…
- Я все равно буду ждать. Спокойной ночи, Хиро.
- Спокойной… - ответил парень машинально, услышал все тот же тихий смех, а затем воздух в легких наполнился сорванным ритмом гудков.
Роняя руку с мобильным, Хиро ощутил, как сильно его колотит, как рьяно терзает грудь обезумевшее сердце и как больно, оказывается, бывает просто дышать…


Дайске отстраненным взглядом следил за тем, как стремительно поднимаются вверх пузырьки газа, прокладывая кривые тоннели в плотной массе воды. Положив голову на сложенные на столе руки, он наблюдал за тем, как пробивается через инородную среду воздух, как исчезает бесследно, смешиваясь с чернотой ночи.
- Тоже не спится? – Скрипнул, отодвигаясь, стул.
Дай поднял глаза, пытаясь перебороть смущение, но то отчетливыми пятнами нарисовалось на высоких скулах.
- Голова болит, - честно признался мальчик, бросая на мужчину торопливый взгляд. Словно обжигаясь, он боялся лишний раз прикоснуться к его лицу скользящей тенью взора. В груди жалобно заныло сердце, прося своего хозяина успокоиться, не разрывать его на части тупым отчаянием и глубоким, как бездна ночного неба, и всепоглощающим, как время, обожанием.
- Может, дать тебе таблетку? – Предложил Каору и уже, было, собрался подняться и сходить за обезболивающим, но Дайске отрицательно мотнул головой, заставляя наэлектризованные волосы прилипнуть к бледному лицу.
- Не стоит. Пройдет. Не люблю лекарства, - признался он, отдирая от щеки прозрачные волосинки.
- И правильно, - вдруг поддержал его мужчина и улыбнулся.
Дайске, окончательно засмущался, чувствуя, как пылают лицо и глаза. Стало больно смотреть, и он уперся взглядом в стол, на свои длинные неуклюжие пальцы.
- Дай-кун… - позвал Каору тихо, и голос его мелкой дрожью разнесся по телу, будоража его.
- Да, Ниикура-сан? – Чуть запинаясь от волнения, ответил он, но глаз не поднял, делая вид, что что-то узрел на полу, накрытом тканым ковром ночного мрака.
- Ты сейчас спать пойдешь? – Повеяло чем-то запретно-будоражащим.
- Нет… наверное… - Дай поджал губы и разрешил себе поднять глаза. Совсем немного, чтобы замереть, не переступая черты красиво вылепленного подбородка.
Жар моментально разлился по телу, заставляя кровь скипеться в жилах, убивая способность дышать.
Внизу живота снова приятно заныло, стало немного неудобно сидеть, но Дай боялся шевельнуться, чтобы случайно не выдать своего состояния. Хотя ему казалось, что все кричит о том, что он сейчас ощущает, что все его мысли отражаются в его глазах, что все желания искрятся во взгляде потерянных глаз. И ведь так оно и было…
- Тогда пойдем, - мужчина первым поднялся на ноги, глядя на парня сверху вниз. – Покажу тебе кое-что, - на сей раз он не улыбнулся, но в мягко опустившемся на плечи взгляде чувствовалось какое-то новое чувство. Более мягкое и теплое. Оно обволакивало, заставляя ему поддаваться.
Дай неуклюже поднялся на ноги, едва не опрокинув стул. Путаясь в собственных ногах, выбрался из-за стола и замер, ожидая дальнейших распоряжений.
- Дай…
Собственное имя, произнесенное таким образом, заставило очередную волну тянущей боли накрыть сознание, приятной судорогой отдаваясь в паху.
- Когда ты уже перестанешь меня стесняться?
- Простите…
- Не извиняйся. Просто прими то, что я – твой друг.
Дайске нервно сглотнул и поднял, наконец, глаза, встречаясь взглядом с мужчиной. Тот смотрел прямо в глаза, проникая так глубоко в душу, что это причиняло боль. Новую, еще неизведанную, но уже приятную.
- Идем, - кивком головы позвал за собой, увлекая куда-то вглубь дома.
Дай шел за ним следом, ловя себя на том, что взгляд невольно соскальзывает на красиво вылепленные бедра, плавно раскачивающиеся при каждом шаге. Дыхание предательски участилось, став поверхностным; на губах то и дело остывали беззвучные стоны. Эта слабость, ощущение возбуждения вызывали в Дае чувство отчаяния и отвращения от самого себя. Но отвести взгляд и хоть на минуту перестать мечтать об идущем впереди мужчине он не мог.
Сжав тонкие пальцы в кулаки, парень делал один шаг за другим, ощущая непривычный дискомфорт в области паха.
Зажмурившись, Дай еще сильнее сжал кулаки, ногтями впиваясь в тонкую кожу ладоней. Легче не стало. Только в ушах зашумело от напряжения.
- Смотри под ноги – тут пару ступеней нужно отремонтировать, - проговорил вдруг Каору, оказываясь перед старой дверью, ведущей, как догадывался Дайске, на мансарду. – Давай, осторожно.
Мужчина пропустил парнишку вперед, клацнув выключателем. Слабый свет разлился по чернильному полотну воздуха, заставляя его съежиться и отползти в дальние уголки комнаты.
Мансарда давно была превращена в хранилище прошлого. Здесь было собрано все, что было жалко отправить на свалку. Много вещей, как заметил Дайске, отстраненным взглядом скользнув по изломам довольно широкого пространства, принадлежало в разное время Хиро. Каору бережно хранил все, что было связано с любимым сыном, и Дай невольно испытал чувство зависти и едва уловимую ревность к лучшему другу. А мысль о том, что его родители… Нет, Дай не хотел сейчас думать об этом. Только не сейчас. Сейчас он пытался отогнать от себя призраков собственного желания, воплотившихся в черную тень за его спиной.
Каору поднялся следом, а затем обогнул парня, проходя вглубь мансарды.
- Иди сюда, Дайске, - позвал он тихо, склоняясь над пыльным комодом.
Когда Дай послушно подошел, он достал из верхнего ящика потертую коробку, от которой так и пахло ностальгией и закупоренными воспоминаниями.
- Садись, - указал на потертый пуфик, пристроенный рядом с комодом, и когда мальчик послушно исполнил его требование, присел напротив него на корточки, кладя на его колени коробку с законсервированным прошлым.
- Это – моя семья, - открыв крышку, Каору осторожно вынул из тайника обернутые в рисовую бумагу снимки. Черно-белые, они хранили налет старины, из-под которого просматривались бледные лики ушедшего времени. – Это – моя настоящая семья: это моя мама, а это – отец. Я их практически не помню – мне было четыре, когда они умерли, - Дайске в руки лег небольшой снимок с измятыми краями, с которого на него смотрели два размытых лица. Сложно было понять, улыбаются эти люди или грустят. - А это – мой старший брат, Татсуро, - тем временем продолжил мужчина, вынимая следующий снимок и передавая его мальчику. – Ему было семь, когда… Мой отце был рыбаком, он часто выходил в море – у нас была небольшая яхта, а я… я жутко боюсь воды, поэтому отец никогда не брал меня с собой. И в тот день я тоже остался дома, а они попали в шторм…
Дайске молчал, пытаясь справиться с тугим комом, забившимся в горло и не желавшим пропускать сквозь себя воздух. В груди поселилась колкая, как битое стекло, боль.
- Только не смей плакать! – Каору хватило одного взгляда на мальчика, чтобы понять его состояние. – Я не плакал, и ты не будешь. Меня взяли в приемную семью, воспитали как родного сына. Я считаю этих людей своими родителями, я очень им благодарен за их любовь и поддержку. Просто… я не хочу, чтобы ты чувствовал себя одиноким в этом мире, - Каору, руководимый порывом, коснулся острого колена мальчика, кладя на него горячую ладонь.
Дайске сдавленно вздохнул, дернув ногой.
Каору, расценив это по-своему, поспешно убрал руку, а затем торопливо проговорил:
- Прости.
- Нет, я не… все нормально… я просто… - парень запнулся, сглатывая последние слова вместе с лихорадочной дрожью волнения. Взгляды, все это время кружащие в мутно-желтом воздухе, наконец-то встретились.
Дай замер, остановив грудь на вдохе. Каору тоже едва дышал, медленно погружаясь в бездонную черноту взгляда. Она манила и искушала, она заставляла тело млеть от давно забытого чувства – волнительного возбуждения.
- Я… спасибо, - Дай первым опустил взгляд, осторожно опуская снимки на разложенную на дне коробки бумагу. – Вы поддерживаете меня, заботитесь о моей семье. Я очень благодарен вам за это и когда-нибудь смогу отблагодарить вас по-настоящему.
- Как знаешь, - Каору поднялся на ноги, забирая из рук мальчишки свою драгоценность. – Я не буду тебя отговаривать, ибо это решение – похвально.
Спрятал коробок обратно в ящик комода, Каору вернулся к Дайске и с улыбкой предложил:
- А теперь я сделаю тебе какао, и ты пойдешь спать – тебе завтра в школу рано вставать.
________________________________
*Ханами – праздник цветущей сакуры, с 1992 года отмечается 27 марта.

7

- Твою ж мать! – Тоору рывком поднялся с кровати, отбрасывая в сторону книгу. Толстый томик шлепнулся на пол, скрываясь где-то под низкой тумбочкой, заваленной дисками и потрепанными журналами.
Вылетев в коридор, парень, не церемонясь, ногой распахнул двери в соседнюю спальню, рыкнув грубо:
- Можешь трахать его тише?!
- Пошел нахрен из моей комнаты! – Тоору едва успел увернуться от брошенной в него подушки, тут же попадая в область, прожженную разъяренным взглядом брата.
Мао, не обращая никакого внимания на старшего Ниимуру, продолжал вылизывать Мизуки, порой что-то жарко нашептывая тому на ухо.
- Ваши крики и стоны не дают мне сосредоточиться! – Бросив лишь мимолетный взгляд на любовника брата, продолжил парень. Ему до безумия сильно хотелось оттягать эту малолетнюю шлюху за волосы, вправляя конкретно повернутые мозги, но вместе с тем не хотелось связываться с Мао. Глава Чернокрылых знал, что за сила стоит за спиной этого парня, и поэтому, сцепив зубы, терпел факт его отношений с младшим братом.
- Разбудишь отца – будешь сам его успокаивать, понял? – Бросил напоследок и вылетел из комнаты, так грохнув дверью о косяк, что со стены посыпалась штукатурка.
Отец Тоору и Мизуки был буйным. А когда выпивал – становился совсем неуправляемым. А не пил он только тогда, когда не мог подняться с кровати, ибо был настолько пьян, что тело отказывалось выполнять даже самые примитивные команды мозга. Мать вечно ходила в побоях, сыновьям доставалось тоже, хотя в последнее время Тоору не гнушался дать сдачи. Ему надоело быть объектом для вымещения беспричинной злобы, и он стал отстаивать свою честь. Насилие за насилие – вполне равноценный обмен.
И Тоору, и Мизуки с четырнадцатилетнего возраста сами заботились о себе: зарабатывали деньги, работая на бумажной фабрике после занятий, на выходных подрабатывали то тут, то там. Приходилось крутиться, содержать мать и отца, который давно уже потерял не только работу, но и человеческий облик.
Тоору с нетерпением ждал, когда ему исполниться восемнадцать, и он сможет с чистой совестью послать этого урода куда подальше. Соберет вещи и уйдет из этого дома. Правда, мысль о том, что придется оставить мать и брата, бередила душу, заставляя ту сжиматься в стальных тисках совести. Какой бы жалкой ни была мать, но именно она дала ему жизнь, она выкормила его своим молоком, вырастила своим потом и кровью, вложила в него душу, не жалея при этом тела. Мать любила сыновей, любила и мужа. Кому-то могло показаться, что она – слабая женщина, но это было не так. Она просто не могла жить иначе. Она просто не умела…
И Мизуки… как бы сильно он не выводил Тоору из себя, тот готов был убить любого, кто решиться обидеть младшего брата. Тоору любил Мизу. По-своему, но любил. И знал, что и Мизуки любит его. Тоже в своей собственной манере. «Семейка со странностями», - мысленно повторял Ниимура и усмехался. Потому что так хотелось думать ему. На самом деле, они были более чем заурядным семейством. Таких в Японии было тысячи, в мире – миллионы. Такие же униженные жены и матери, такие же забитые дети, из которых вырастают изгои и малолетние преступники. Сколько Ниимур Тоору сейчас отбывало свой срок в колониях для несовершеннолетних, сколько таких вот Ниимур Мизуки продавало себя на панели, чтобы свети концы с концами? Тысячи…
Мизу просто повезло, что он вовремя встретил Мао: тот не дал ему опуститься так низко. Тоору повезло, что он… до сих пор не попался. Вот и все. Просто везение. Но и оно не бывает безграничным. Рано или поздно, но фортуна отвернется и от них. И что будет после, Тоору думать не хотелось. Пока что – нет, хотя здравый рассудок уже давно нарисовал себе картину его будущего. Не очень радужная она получалась, но… была у него одна крохотная надежда, и он не переставал за нее цепляться, хотя и понимал, к каким последствиям его действия могут привести.
Толкнув дверь ванной, Тоору поспешно вошел в крохотное помещение, заперся на задвижку и придвинув мусорный бачок поближе к разбухшей от влаги форточке, всегда приоткрытой для поступления в затхлую комнатенку свежего воздуха. Сигареты кончались – в помятой пачке осталось всего пара штук. Выбив одну, парень с удовольствием прикурил, втягивая в себя смолянистое тепло. Курить не особо хотелось, да и сигареты никогда не действовали на него успокаивающе, но вдыхая ароматный дым, парень начинал думать. Мысли прояснялись, рождая в голове еще непонятные образы, которые он затем поспешно заносил в блокнот. Никто не знал о крохотной тайне семнадцатилетнего сорвиголовы. Кроме одного человека, которому он отдал не только тело, но и душу: со всеми ее мечтаниями и горестями. Единственный, он видел его слезы, его боль, его нежность, его счастливые улыбки. Единственный, он знал, как Тоору умеет любить.
Глядя на тусклый огонек сигареты, - единственный источник света в залитом тьмой помещении, - Тоору думал о том, что действительно приносило ему радость. Сейчас его голову занимала идея написать нечто большее, нежели двухстраничные рассказы, которыми был забит ящик его письменного стола. Некоторые из них давно поросли пылью забвения, некоторые порой доставались из тайника, чтобы быть перечитанными, торопливо исправленными и снова отправленными в стол, а некоторые, особо дорогие, оказывались в руках самой главной тайны Ниимуры Тоору. Делясь своими мыслями и чувствами, изложенными на бумаге, парень становился еще ближе к этому человеку, выворачивая себя наизнанку, оголяя воспаленные нервы, разрешая прикасаться к ним, доверяя безгранично, не видя иного смысла, кроме как отдаваться ему полностью.
- Люблю тебя, - прошептали губы, выпуская белесые облака горьковатого дыма. – Люблю, - рука невольно потянулась вперед, к невидимому собеседнику, вырисовывая его тонкие черты на черном полотне ночного воздуха. Закрыл глаза и улыбнулся, слыша глубоко внутри себя его голос, отвечающий привычно: «К несчастью, я тебя тоже…».


- Может, все-таки скажем ему? – Голос Мизуки изменился сразу же, как за Тоору захлопнулась дверь. Тут же подобравшись на кровати, он сел прямо, натягивая на голые ноги покрывало. Мао, прикрыв глаза, откинулся на подушки, отодвигаясь от мальчишки. – Зачем мы играем для него? Он же никому не скажет…
- Лучше ему не знать. Он своей ненавистью дает лишний повод убедиться, что все это – правда.
- Но… мне не нравится ему врать, мне не нравится… вот это все, - Мизу шумно втянул в себя пропитанный ароматом чужого парфюма воздух. – Мао, зачем тебе все это? – Сверху вниз посмотрел на парня, раскинувшегося на его кровати, ожидая ответа.
Мао приоткрыл глаза, искоса поглядывая на Мизу. Какое-то время просто молча изучал выразительное лицо, а затем, вздохнув, сел, задевая плечо мальчишки своим плечом. Сразу стало видно, насколько он ниже него ростом. Даже сидя с ним рядом на кровати, Мао вынужден был приподнимать голову, чтобы заглянуть Мизуки в глаза.
- Затем, что я хочу тебя защитить, - поднял руку, но тут же уронил ее себе на колени. Подтянул ступни, складывая ноги в позе лотоса. – Затем, что пока есть я, тебя никто не рискнет тронуть.
- То, что ты – из семьи якудза, еще не значит, что…
- Это много значит. Сила страха имеет огромную власть над людьми. Она заставляет даже твоего родного брата мириться с моим присутствием в вашем доме. В твоей жизни…
- Тебя в ней нет, - тихо выдохнул Мизу, качая головой.
Мао на секунду прикрыл глаза, справляясь с щемящей болью, сдавившей грудь и эхом отразившейся от содрогнувшегося сердца.
- Я есть, я сейчас рядом с тобой…
- Это – только игра, которую ты мне навязал. Я не хотел…
- Но ты вынужден был. Потому что ты тоже боишься. Но… я никогда ведь не угрожал тебе, не заставлял…
- Но мог бы…
- Я не стал бы этого делать.
- Даже если бы я отказался продолжать это? – Мизуки неопределенно помахал рукой, пытаясь этим жестом озаглавить то, что происходило в его комнате всего несколько минут назад.
- Ты бы не стал – я нужен тебе. Ведь нужен?
Мизу отвернулся, уставившись в покосившийся угол, разделявший две стены и потолок его небольшой спальни.
- Молчание – знак согласия.
Мизуки снова ничего не ответил, лишь только глаза опустил, упираясь взглядом в свои собственные ладони, повернутые кверху на сокрытых складками покрывала коленях.
- Мизуки… - позвал тихо, с каким-то надрывом, пытаясь вложить в звук его имени все, что наполняло сейчас сердце. Широкая ладонь, обжигая, легла в руку мальчишки, сплетая пальцы.
Мизуки вздрогнул и поднял глаза, слишком ярко блестящие в свете настольной лампы.
- Ну, зачем ты это делаешь? – Шепнул он с отчаянием, и голос его дрогнул от непролитых слез. Он давно не плакал, и сейчас не собирался.
- Потому что я люблю тебя, - прямо ответил Мао, заглядывая в черную бездну души, так откровенно просматривающуюся в провалах огромных зрачков.
- Ты делаешь мне больно, - в ответ проговорил Мизу, шумно выдыхая.
На сей раз уже Мао ответил молчанием, впиваясь взглядом в подранную стену за спиной мальчишки. Тени, отбрасываемые предметами, рисовали на ней причудливые, чуть жутковатые узоры и размытые пятна образов, и Мао, завороженный этой картиной, не мог отвести от нее взгляд, ощущая, как его засасывает эта черная безнадежность и греющее свои продрогшие когтистые лапы у огонька души отчаяние.
- Но я все равно люблю тебя, - упрямо повторили губы, взгляд дрогнул, освобождаясь от чар тлеющей ночи, и переместился на Мизуки. – Все равно, слышишь? - Воздух завибрировал, наполняясь чем-то особенным, чего еще никогда не видели эти стены, потолки, потертые полы, забитые грязью времен плинтуса и проеденные крысами стены – любовью. – Я все равно тебя люблю.
- Уходи, Мао.
Бестелесная пощечина хлестнула по лицу, а затем губы наполнились болью улыбки. Мао кивнул и соскользнул с кровати, обогнул ее и бесшумно вышел из комнаты, аккуратно прикрывая за собой тонкие двери.
Владелец комнаты еще секунду смотрел в пустоту, а затем ничком повалился в ворох покрывал, заходясь беззвучными рыданиями…


- Вы все запомнили? – Терачи-сан внимательно посмотрела сначала на одного сына, затем – на второго. Шин сдержанно кивнул, не отрываясь от изучения собственных рук: слова мачехи касались его сознания, но оно пропускал их сквозь сеюя, не обращая на них никакого внимания; Кеи тоже ограничился утвердительным кивком, но одарил мать улыбкой.
Та распрощалась с сыновьями и вслед за мужем вышла из дома. Двери беззвучно закрылись, послышались приглушенные голоса и перестук каблуков по выложенной плиткой дорожке. Затем – шум заводящегося мотора, шорох шин и, наконец, тишина.
Вздох. В нем чувствовалось облегчение и необъяснимая дрожь. Словно волна, накатившая на берег.
Шинья поднял глаза первым и посмотрел на притихшего брата: Кеи отстраненно смотрел на подернутые синевой сумерек двери и продолжал улыбаться призраку матери.
- Уехали, - шепнул Шин, не сводя глаз с завороженного лица парня.
- Да, - кивнул тот, наконец-то переводя взор на брата.
Секундная заминка, наполненная струящейся, как шелк на ветру, тишиной.
Кеи сделал шаг вперед, опускаяся на ступень ниже. Глаза его, не выражающие ничего, отражали разреженный холод вечера, становясь глубоко-черными, как будто кто-то расплескал чернила по тонкому кольцу радужки, размывая края зрачков. Те расширились до предела, и уже в них можно было прочесть нечто, глубоко сокрытое, но готовое вот-вот вырваться на поверхность, стихийной волной сметая все на своем пути.
Шин подался вперед, шумно выдыхая в пухлые губы. Те, дрогнув, изогнулись в какой-то удивительной улыбке. Лицо Кеи… оно завораживало своей необычностью, вызывая одно желание – прикоснуться к нему, убеждаясь в том, что оно действительно соткано из плоти и крови.
- Мы одни, - тихий шепот едва уловимо скользнул по притихшему воздуху, остывая на прозрачной коже лица.
Кеи кивнул, продолжая улыбаться. Его чары все усиливались, напиваясь сил из подкрадывающейся незаметно ночи. Улыбка притягивала к себе, заставляя сердце биться все быстрее и быстрее, а тело – содрогаться от единственного желания – коснуться. Один лишь раз. Но такой необходимый.
- Ну, же, целуй, - проговорили эти волшебные губы, оказываясь совсем близко. Еще не касаясь их, Шин ощутил, какое тепло они излучают, как мягок и нежен их вкус и аромат.
Поцелуй, в первые мгновения целомудренный и кроткий, вдруг сорвался в бездну безумной страсти. Сжимая друг друга в объятиях, задыхаясь друг другом, целовались неистово, изголодавшись по ласке и теплу человеческого тела.
Тихий и нежный, как сумерки вокруг, Кеи стремительно менялся. Рядом с Шиньей он становился другим. Безумным, неуправляемым. Лидером. Собой, настоящим. Все его существо преображалось. Казалось, даже тело его меняется, становясь безумно красивым, сводя с ума и без того одурманенное сознание. Шинья любил его. Любил странной, неправильной любовью. Зная, что любовь эта безответна. Не дурак, он прекрасно понимал, кого представляет Кеи, целуя его. За опущенными веками стоял лишь один образ. Именно его, а не Шина, целовали эти губы, ласкали эти руки, ему отдавалось тело, дрожа в объятиях порывистой страсти. Нежность, которой опутывал любовника Шинья, была защитной оболочкой, способом, которым он удерживал его рядом с собой. Кеи, опутанный паутиной ласки и заботы, раз за разом возвращался к нему, но сердце его хранило верность одному человеку.
Кеи первым разорвал поцелуй, вновь улыбнулся и поманил Шина за собой, беря его за руку и торопливо взбегая по ступеням на второй этаж. На верхней площадке остановился и посмотрел на замершего чуть ниже брата:
- У тебя очень сладкие губы. Хорошо, что ты не куришь… - улыбнулся, кончиками пальцев пройдясь по узкому подбородку, слегка задевая приоткрытые губы.
Шин неуверенно улыбнулся в ответ, а Кеи – поймал его улыбку, своими губами стирая ее с мягких губ любовника.
- Идем: я хочу тебя, - и снова движение вперед, влечение, которому невозможно противиться, чувство, которое испепеляет душу и втаптывает ее пепел в землю, смешивая с грязью и сыростью одиночества.
Шинья не любил себя так, как только может человек себя не любить. И держа Кеи за руку, он все глубже и глубже погружался в чувство собственной ничтожности, содрогаясь от идущего из недр своего естества отвращения. Ощущая тепло любимых рук, сжимавших его пальцы, чувствуя, как бьется где-то там любимое сердце, он осознавал с болезненной четкостью, что он, по сути, никто. Что его не любят. Просто муляж, просто нечто теплое и отзывчивое. Нечто, что позволяет делать с собой все, что угодно, лишь бы просто… чувствовать. Что-то. Пускай мнимое, но счастье. Боль. Сплошную, горькую боль, которая душила его, разрывая грудь где-то между ключицами, впиваясь в горло спазмами.
И плакать хотелось, но Шин никогда этого не делал, продолжая кротко улыбаться. Зачем плакать, когда ты – ничтожество? Плакать можно лишь по чему-то, действительно стоящему. А по жалкой тени, не способной подать голос без команды хозяина и убиваться не стоит.
- Шин? – Остановившись у дверей их спальни, позвал Кеи, оглядываясь на брата через плечо.
- Да? – Глаза на какое-то мгновение озарила надежда. Дрожащая, как последний лист под промозглым ноябрьским дождем. Вдох принес боль, но в нем было нечто теплое. В нем была вера.
- Скажи, что любишь меня…
- Я люблю тебя, Кеи, - боль ширилась. Боль уже объяла не только легкие – теперь она сжимала мышцы живота, сокращаясь вместе с ними.
Кеи отвернулся, открывая двери, а Шин продолжил глупо улыбаться, с мучительной нежностью сжимая тонкие пальцы в своей холодной ладони.