Название: Mr.Darkness and Mr.Moonlight
Автор: Alais_Crowly
Бета: -
Фэндом: The GazettE, Dir en grey, KAT-TUN, MUCC
Жанр: angst, dark, deathfic, crossover
Рейтинг: R
Пейринг: KameDa, Die/Uruha, Aoi/Uruha и некоторые другие
Предупреждения: AU, OOC, OMC/OFC, POV
Размер: миди-макси (как получится)
Статус: в процессе
Дисклеймер: прав на ребят не имею, все остальное - собственность автора
От автора: для автора нет ничего святого, так что ждать от него можно всего
Размещение и публикация: только с разрешения автора, указав его

Саундтрек: UnsraW - Sakura no Namida
KAT-TUN - Don't U Ever Stor
Dir en grey - Glass Skin


То, что я увидел, было прекрасно: каштановые волосы, мягкими волнами ниспадающие на черные, как бархат ночи, глаза, высокий изгиб бровей, идеальной формы нос и капризные, пухлые губы светло-карминного цвета, оттеняемые оливково-золотистой кожей. Лицо ангела во плоти, не иначе.
Уголки губ игриво вздернулись, демонстрируя ряд жемчужно-белых зубов. Улыбка – само очарование. Пальцы: тонкие, длинные, с аккуратным маникюром, - коснулись непослушных прядей челки, отведя их немного в сторону, чтобы открыть самые прекрасные глаза в мире. Ресницы: черные как смоль, невероятно длинные и пушистые, - чуть дрогнули, отбрасывая густые тени на мягкую линию скул, рельефно намеченную под прозрачной, как мед, кожей.
«Само совершенство», - тихо прошептал я, улыбнулся и с сожалением оторвался от зеркала. Да, я – венец природы, идеальной красоты создание. Мне бы на небо, порой думал я, но тут же заходился смехом, вспоминая очередную свою жертву. Охота – это своеобразный вид искусства, в ней есть своя красота. Пожалуй, даже в смерти есть определенная эстетика: не зря же про нее так кричат любители мракобесия и инфернальных забав. Но я не люблю, когда она, эта самая смерть, дышит мне в лицо. Смрадное ее дыхание и гнилостный привкус поцелуев – это все для явно выраженных некрофилов. Я же люблю запах кожи, пропитанной сладким парфюмом; люблю, когда моих губ касается живое, срывающееся от желания дыхание. Я люблю ощущать соленый вкус страсти, люблю, когда меня ласкают в ответ на мои ласки, когда шепчут на ухо мое имя, когда внутри меня разливается чужое тепло. Я люблю, когда меня любят, а мертвые, как принято, любить не умеют – мешает трупное окоченение и жрущие разлагающуюся плоть черви. Да, знаю: я отвратительно-прекрасен. И, несомненно, странный…м-м-м…
Я замер на месте, в полушаге от двери, в очередной раз придя в замешательство от того, что не могу дать определения тому, кто или что я есть. Я существую – это факт, факт неоспоримый, ибо я дышу, мыслю, питаюсь и так далее и в том же банальном духе. Но… я – существо совсем не той породы, что мои жертвы. Да, когда-то (совсем недавно, если быть точным) я был тем, кого можно назвать человеком. Но некоторое время назад случилось непоправимое – я умер. Это было поистине ужасно! И совсем некрасиво. Хотя… благодаря своей кончине: столь скоропостижной и трагичной, - я стал легендой, но… об этом чуть позже.
Так вот: я умер, но благодаря кому-то (кому сказать: «Аригато», - я не знаю до сих пор) превратился в то, чем являюсь по сей день. Некоторые назовут меня демоном, некоторые – вампиром, или чем-то сродни этому. Сам же я не был уверен в том, что я – одно из этих существ. Я слишком красив для этого. К тому же, не люблю попсовые стереотипы. Поэтому я был собой, не более того. «Каме» - звучит неплохо для нового вида ночных существ, не правда ли? Хотя нет – похоже на черепаху*, так что нужно придумать нечто более запоминающееся. Мистер Тьма. Пафосно, но звучит. Да и не моя это была идея, кстати сказать. Люди знающие называют меня так за глаза. А все из-за того, что угораздило меня умереть, а потом – возродиться. Ну, не обидно ли?
Размышляя на столь грустные темы, я, наконец, покинул свою квартиру. Ночь встретила меня прохладой раннего октября, по земле стелился молочно-белый туман лунного света. «Сакура» ждала меня на привычном месте. В салоне царило мягкое, приятное тепло. Усевшись за руль, я некоторое время просто сидел, прикрыв глаза. Слушал. Кто же сегодня откликнется на мой зов? Прошло минуты три, а затем я получил знак. Видение было нечетким, скорее нечто на уровне интуиции, но и этого было вполне достаточно.
Заурчал мотор, мой GT-R мягко выплыл со стоянки, развернулся и совсем бесшумно покатил по пустынной улице, стремительно набирая скорость до привычных ста восьмидесяти километров в час.
Когда впереди появились огни трассы, мы уже летели на скорости в двести сорок. Ванган был мало оживленным, хотя время было самым подходящим для того, чтобы погонять, вызвав кого-нибудь на битву: стрелка часов должна была вот-вот коснуться отметки «Полночь».
Когда под колеса моего «Ниссана» легла гладкая, как стекло, дорога скоростной магистрали, я смог снова расслабиться. Переключил скорость, врубил стерео и разрешил мыслям вновь поглотить мое сознание. Думаю, сейчас как раз подходящее время для того, чтобы еще немного рассказать о себе. К тому же, это моя любимая тема!
Я был гонщиком, обычным уличным рейсером. Хотя нет – я был самовлюбленным мальчишкой восемнадцати лет отроду, который все свободное время проводил на Вангане. Надеюсь, что такое Ванган вы знаете? Если нет, то изложу в двух словах: Ванган – это максимальная скорость на дорогах общего пользования, такая вот забава для начинающих и религия для таких, как я – стритрейсеров, успевших стать легендой, таких, как Смоки Нагата или Инада Даиджиро. Мое имя не столь известно, но день моей смерти стал днем рождения нового мифа, страшилки для молодых гонщиков. Той ночью начался дождь и по всем правилам битва не должна была состояться: дорога была слишком скользкой, видимость понизилась, многие рабочие пересели на свои авто и выехали на Ванган, хотя для них он был всего лишь скоростной автомагистралью. Где любили погонять местные сорвиголовы.
Но мой противник настоял на том, чтобы битва состоялась. Я не слишком-то сопротивлялся – я был уверен в себе на двести процентов. К тому же, в подобном заезде было нечто завораживающее, жутко-красивое: опасность делает краски ярче, а чувства – острее. Адреналин пьянит сильнее алкоголя.
Именно в ту ночь моя «Сакура» заплакала; я же – разучился это делать: мое лицо становится от этого некрасивым. А еще от слез болит голова.
Мы мчались на максимуме; я шел впереди, с огромным отрывом. Дождь был на моей стороне. Удача – нет. Я не помню, откуда там появился грузовик, но затормозить я не успел. Бетонное ограждение? Я смел его в порошок, на скорости в триста километров в час слетая с трассы.
«Сакура» плакала кровавыми слезами.
Я помню, как смотрел на помятый бок своей машины, на невесомый узор из нежно-розовых цветов, по прозрачным лепесткам которых струился дождь, смешиваясь с моей кровью. Я не чувствовал боли, абсолютно. Я только думал, отчего должен умереть так некрасиво? Мое тело… я знал, что оно изуродовано битыми стеклами и искореженным пластиком приборной доски. Это рождало внутри меня невыносимо-мучительное чувство отчаяния, приправленное тоской по прошедшей жизни, в которой было так мало красивого, и дикую злость от того, что я не мог заплакать. В тот миг слезы были бы красивы.
Но я умер, так и не заплакав. А когда открыл глаза в новой жизни – рассмеялся. Я смеялся, и смеялся, и смеялся, сгорая от всепоглощающего желания плакать, но, увы, я действительно разучился это делать. Да и напомню – это не придало бы красоты моему идеальному лицу. После пробуждения я влюбился в самого себя, так горячо и безответно, как никогда и ни в кого в прошлой жизни. Я любил в себе все. Даже то мерзкое желание убивать, тот страшный голод и тоску по вкусу человеческой плоти, сладости крови, что рождались во мне безлунными ночами, когда только темнота была единственным моим другом, наставником и возлюбленным. Я любил эту мерзость в себе, но знал, что это не пойдет на пользу моей красоте: мясо в столь огромных количествах вредно для здоровья. Поэтому я решил не убивать. А когда познакомился с другими…такими и открыл в себе способность превращать жертв в союзников посредством изумительного по своей эстетической составляющей ритуала, то стал самым верным его приверженцем и адептом!
Да, никто не спорит: убивать намного быстрее и проще, чем раз за разом отыскивать все необходимое для полноценного обряда, тратить время на поиски подходящей по всем параметрам жертвы и затем расходовать драгоценные силы на перевоплощение человека в… нас. Но… для меня это было чем-то сродни написанию картины или романа, то, чему время от времени мне нравилось отдаваться полностью, подчиняя всего себя этому жутковатому желанию – творить, творить новое искусство, создавать новых богов.
Но я был плохим творцом: стоило завершить очередной шедевр, как я тут же про него забывал. Человек, потерявший свою человечность, свое живое тепло и красоту нетронутой смертью плоти, был мне неинтересен. Он вызывал во мне лишь скуку с примесью брезгливости. Я садился за руль своей «Плачущей Сакуры» и мчался прочь, оставляя воспоминания далеко позади. А впереди, я знал, меня уже ждали новые краски и незапятнанные холсты человеческих жизней.
Вот и сейчас: дорога вела меня вперед, куда-то во тьму октябрьской ночи, где яркими огоньками светлячков трепетали в черноте воздуха еще не лишившиеся клетки человеческой плоти души. Они звали меня, беззвучно, за гранью восприятия. Я ощущал их жгучее тепло, я чувствовал, как перетекает по жилам, пульсируя, вязкая, сладко-пьянящая кровь.
Они были еще так далеко, а мне уже нечем было дышать. Воздух горячими комками застревал в горле, перед глазами стоял туман, который, впрочем, рассеивался, стоило лишь немного сконцентрировать внимание на дороге.
Шум в ушах, какие-то голоса – призраки похищенных мною жизней, - скрадывали звуки окружающего мира. Поэтому я не сразу заметил, как сзади ко мне пристроилась глянцево-черная «Toyota Supra». Машина шла быстро, очень быстро. «Стритрейсер», - тут же понял я. Причем, я мог бы поклясться, что уже когда-то видел эту машину. Но не здесь, на другой трассе.
К «Тойоте» присоединился серебристый, как лунный свет, «Порше», за ним в цепочку выстроилось еще три спорткара.
Тем временем водитель «Супры» стал стремительно сокращать расстояние между нашими машинами.
Я усмехнулся, бросив короткий взгляд в зеркало заднего вида: поиграем.
Когда расстояние сократилось еще на десяток метров, «Тойота» подмигнула мне фарами: раз, за ним – второй. Это – вызов на поединок.
Я плавно вел машину вперед, не увеличивая скорости. Пусть побесится: нет ничего хуже, когда твой вызов игнорируют.
«Супра» стала набирать скорость. Злится. Я усмехнулся, с прищуром глядя на того, кто сидел за рулем «Тойоты». Мальчишка. В голове тут же отпечаталось его имя: «Накамура». А его машина – это «Ageha», черный махаон ванганской полуночи. Я слышал про него. Парень возлагал огромные надежды, уверено обыгрывая бывалых рейсеров. Пару лет назад попал в серьезную аварию на «Скайлайне»; после того, как срастил все косточки, – пересел на собранную буквально с нуля «Toyota Supra» девяносто третьего года. Насколько я мог судить, у него под капотом не меньше шестисот лошадей, так что парень, при желании, сможет разогнаться до трехсот. Для моей GT-R скорость обычная, так что я сделаю его на «раз плюнуть».
Я резко переключил скорость и перестроился в соседний ряд. Стал стремительно набирать скорость. Парень не остался в долгу: «Агеха» верной тенью следовала за «Сакурой» - два сотканных из мрака призрака…
Я снова посмотрел в зеркало: к моему скромному кортежу присоединилось серебристое «Порше». Шло авто уверенно, так что вскоре уже поравнялось с «Тойотой». Ну, что ж, так даже интересней: люблю, когда моей скромной персоне уделяют столько внимания.
Я улыбнулся своему отражению и вдавил педаль газа в пол: машина пулей рванула вперед, разбивая ночь на полные желтых огней осколки.
«Супра» зашла на максимум, и вот уже ее передние колеса поравнялись с моими задними, еще немного – и я мог лицезреть самого господина Накамуру. Как и предполагалось – паренек не старше меня (биологически: умер-то я восемнадцатилетним, так что и выглядел соответственно), с диким огнем в глазах, решительным профилем и пронзительной уверенностью в каждом движении. Отличный рейсер, достойный уважения. Но… до меня ему далеко, ой как. И я не стал этого скрывать: бросил на мальчишку полный превосходства взгляд, украсив свои совершенные губы самой снисходительной из присущих мне улыбок.
Но улыбался я не долго: мимо нас, разрезая темный, густой воздух, в ночь ворвался луч лунного света. «Порше». Мгновение – и лунное сияние поглотило его полностью, очаровывая своей волшебной красотой. Я завороженно следил за тем, как изящное авто набирает скорость, все больше и больше отрываясь от нас. Затем вспышка изумления: «Порше» резко тормознуло и, совершив полу-дрифт, встало ровно посреди дороги. Место было выбрано неспроста: прямо за «Порше» начинался туннель, и обойти машину, не задев ее или бетонное ограждение, было невозможно.
Накамура резко ударил по тормозам, его машину стало стремительно заносить. Я тоже вжал педаль тормоза до упора, но мягко вышел из заноса.
- Какого черта?! – Накамура вылетел из «Тойоты», стоило лишь той остановиться.
Я, съехав к обочине, тоже вышел из авто, но обошелся без гневных воплей. Лунный «Порше» за это время тоже успел убраться с трассы, припарковавшись под ехидно улыбающимся знаком, указывающим на ограничение скорости на данном участке в восемьдесят километров в час. Заметив это, я коротко хохотнул: забавно…
Из «Порше» выбрался светловолосый парень и с очень нехорошим выражением на лице двинул в сторону изрыгающего пламя Накамуры.
- Кретин!!! – Заорал мальчишка, сопровождая свой гневный вопль резким движением руки. При этом глаза его блестели поистине диким огнем. Это было красиво, так что я не мог не залюбоваться. - Какого черта? Какого черты, ты спрашиваешь? У меня тот же вопрос!
Парень уже пересекал двойную сплошную. Он был настолько зол, что даже не подумал посмотреть по сторонам, прежде чем переходить трассу. Зато это сделал я. Потому что прежде уловил в отдалении до мурашек знакомый звук: тихий шепот двигателя, наращивающего обороты. А затем увидел его: темный, цвета индиго «Митсубиси». Быстрый и беспощадный. Авто вылетело из туннеля и, не сбавляя скорости, понеслось прямо на парня из «Порше». Тот замере, оцепенев, немигающим взглядом широко распахнутых глаза глядя на мчащуюся просто на него смерть.
Я понял: он погиб. Вот так, на моих глазах. Считай – его уже нет.
Губы паренька дрогнули, чуть приоткрываясь. Возможно, он хотел закричать, но не смог: страх сковал его тело, превращая в послушно ожидавшую своего некрасивого конца марионетку.
Накамура дернулся; из горла его вырвался крик, но я знал, что он не успеет, что все уже кончено. Но отчего-то бросился вперед. Мгновенно оказался перед владельцем «Агехы», чтобы на ходу оттолкнуть его обратно к машине, а потом буквально выхватить безвольную куклу из-под колес смерти цвета индиго. Рывком бросил наши тела к обочине. Было больно. Точно останутся синяки…
Всем телом прижал мальчишку к асфальту, сливаясь с ним в одну, потерявшую способность дышать, тень. Воздух скипелся в груди, где-то в области сердца, прикасаясь к тому своими горячими пальчиками. Мальчик подо мной был такой теплый, такой живой. Его кровь… я так и слышал, как она стремительно рвет жилы, толчками вырываясь из сердечной мышцы. Несколько соленых, пахнущих невероятно сладко, до дрожи во всем теле, капелек выступило на смуглой щеке, так близкой от моей собственной щеки. Я чуть приблизился, стирая их губами. Руки сильнее, чем следовало, сжали худые плечи; тело подалось вперед, скользя вдоль его тело, задевая каждый его участок, изучая его кожей, спрятанной под тонким слоем одежды.
Еще немного, и я бы стал погибать, не в силах дышать ничем другим, кроме волшебного аромата этого существа. Его вкус… он проник в меня стремительно и болезненно, ширясь по организму, заполняя каждую его клетку. Внутри стало тесно; сердце едва выдерживало столь колоссальное давление, готовое вот-вот разорваться у меня в груди.
Именно поэтому я, превозмогая столь невероятное влечение, отпрянул, приподнимаясь на руках. Мальчик открыл глаза, не верящие в то, что видят, что они все еще не лишены этой способности. Он настолько был уверен в том, что уже никогда не сможет взглянуть на этот мир своими глазами, что сейчас испытывал едва ли не разочарование и досаду. Но вскоре это чувство замешательства прошло, и он стал приходить в себя. Крупный рот с пухлыми губами дрогнул в зарождающемся желании о чем-то спросить. Но я пресек этот порыв в зародыше: быстро поднялся на ноги и протянул ему руку. Посмотрел на него: пристально, из-за ширмы холодного безразличия любуясь восхитительными чертами его лица. Давно я не видел никого, столь же прекрасного. Этот мальчик… он словно излучал нежное, едва заметное, но такое чарующее сияние. Его смуглая кожа просто светилась изнутри: самым волшебным светом – лунным. Он пронзал его всего, каждый свободный от одежды кусочек тела: он…он весь был объят этим свечением, как это бывает с миром в те ночи, когда на небе царит полная луна.
Задумавшись, я совершил ошибку. Тело мое пронзила такой силы боль, что я едва нашел в себе силы сдержаться и не вырвать руку, которой он всего-навсего коснулся, принимая предложенную мной помощь. Длинные музыкальные пальцы обожгли мою ладонь, раскаленным хлыстом прошлись по тонкой коже запястья. Я крепко сжал его руку и рывком поднял мальчика на ноги. Он с трудом на них держался: шок все еще крепко сжимал его в своих объятиях. Так, что я вдруг почувствовал приступ самой настоящей ревности. Мне невероятно сильно, до одури, захотелось прижать его к себе и… Что бы я сделал с ним потом, я так и не смог решить: стал задыхаться от жгучего, совсем уж не человеческого желания.
«Уходи!», - заорал внутренний голос. Я тут же повиновался приказу своего благоразумного «Я» и зашагал к машине, оставив сводящего с ума мальчика позади.
Не доходя до «Сакуры» нескольких метров, остановился и, не глядя на Накамуру, бросил:
- Я запомнил номер, - тут же его продиктовал, глядя на далекие огни города, мерцающие где-то на линии горизонта. – Можете заявить в полицию: водитель явно не собирался тормозить.
Нет, не так: он точно не собирался этого делать. Его целью было убить. И именно этого человека. Зачем? Это явно было не мое дело. Но… этот вопрос, он жег меня изнутри, кислотой вытравливал свой вопросительный знак где-то в дыхательных путях, отчего воздух вырывался из легких с явственным привкусом отравленной крови.
То, что терзало меня изнутри, никак не отражалось на мне снаружи. Я безразличным взглядом скользил по ночному небу, чуть сощурив глаза: близорукость давала о себе знать даже после смерти. Помедлив немного, я оказался за рулем своего GT-R, уже оттуда бросив:
- И больше никогда не смей вызывать меня на бой, Накамура, - провернул ключ в зажигании; «Ниссан» довольно заурчал, педаль газа коснулась пола, и авто пулей сорвалось с места, за пару секунд смешавшись с темнотой туннеля.
__________________
«Sakura no Namida» (яп.) – «Слезы сакуры»
*Kame (romaji) – черепаха.

Он прижал мою машину к обочине. У меня просто не было другого выхода, кроме как остановиться. Глушить мотор я не стал. Впрочем, как и покидать пределы салона «Митсубиси».
Я знал, что он узнает, но не думал, что это произойдет так быстро.
Тонкая ладонь с длинными, похожими на когти ворона пальцами легла на стекло с водительской стороны. Черные провалы глаз, скрытые длинными, идеально ровными нитями волос излучали потусторонний холод. Их обладатель знал, какое влияние имеет на меня его инфернальный взгляд и пользовался этим.
Я поежился, ощущая, как ледяной ужас, излучаемый существом по ту сторону двери, просачивается через невидимые щели, заполняя собой салон «Эклипса», опутывая мои ноги и руки, протягивая свои невидимые, но скользкие пальцы к моему лицу…
По спине, вызывая дрожь, стекла капля пота: холодного и липкого. Я огромным усилием воли отвел взгляд в сторону, уставившись в пульсирующую темноту ночи.
Тень не шелохнулась.
Он ждал. Знал, что рано или поздно мои нервы не выдержат, и я открою ему дверь, признавая свое поражение.
Минуты струились по лобовому стеклу, превращаясь в угасающий свет луны: ночь медленно покидала небесную колыбель, уступая место предрассветным теням. Сумрачное сияние проникало сквозь сизые проплешины туч.
По лицу, заливая глаза, вовсю струился пот. Дышать было предельно сложно. Было такое чувство, как если бы в салоне вдруг начался невидимый пожар: легкие… их словно бы забивал невидимый дым, языки сотканного из ничего пламени терзали кожу, оставляя на ней незримые ожоги.
- К черту! – Я, не глядя, отпер дверь; тело сотрясала крупная дрожь. Руки крепко сжимали руль, так, что костяшки пальцев побелели от напряжения.
- Встань, - голос раздался словно из глубины небытия. Губы говорившего даже не дрогнули.
Зато я весь дернулся, так крепко зажмурившись, что стало больно глазам.
Тишина поглотила мир и мои мысли, вытекающие из меня в него.
Он молчал, но я ощущал этот ужасный, ничего не выражающий взгляд на своей коже. Он впивался в мое лицо, я… я чувствовал, как он проникает в меня, цепляется за мышцы и ткани, и тянет, тянет их, пытаясь вывернуть меня наизнанку!
- Хватит! – Закричал я: не то от ярости, не то, умоляя его прекратить. Тело тряслось как в лихорадке, да и чувство было аналогичное. Меня знобило; одежда была влажной и липкой от пота. Этот запах… он был всюду: так пахнет страх. Неосознанный, на уровне инстинкта. Я боялся его, и у меня были на то причины.
Выбирался из машины я долго. Очень. Тело не слушалось команд мозга, и этот взгляд из «ниоткуда», раздирающий мою душу своим пристальным вниманием… он сводил с ума.
- Смотри на меня, - совсем тихо сказал он, приказывая. Я, преодолевая страх, повиновался. Он подался вперед, совсем чуть-чуть: свет фар скользнул по его осунувшемуся лицу, двумя мертвенно-бледными бликами отражаясь от неподвижных глаз. В этом было нечто дьявольское: совсем нечеловеческий огонь пылал в безднах зрачков, прикованных к моему лицу. Пепельно-серые губы исказились в подобии улыбки, от которой в груди стало больно: слишком сильно ударило в нее сердце, содрогнувшееся от ужаса.
- Гомэннасаи*, - я склонил голову, прикрывая пылающее от слез глаза налитыми свинцом тяжести веками.
- Кажется… - медленно начал он. Резко присел, отчего его свободные одежды всколыхнулись, черными крыльями разлетаясь в лунном сиянии ночи. Белый овал лица оказался в сантиметре от моего собственного. Длинные прямые волосы резали фарфор кожи на тонкие гладкие полосы, а глаза, теперь хорошо различимые, вонзились в меня таким взглядом, что я едва сдержался, чтобы не закричать, не закрыться от него.
-…кто-то… - так медленно вытекали из его рта слова, так медленно и жутко, - …клялся, что…никогда… не… станет… этого… делать… - Движение, неуловимое, как взмах крыла ночной бабочки, и в мое лицо впились острые, черные ногти. Пальцы сжимали так сильно, что я дернулся, пытаясь вырваться. Из-под полумесяцев ногтей выступила кровь, но он и не думал отпускать. Его ладони крепко держали мое лицо, заставляя смотреть прямо себе в глаза.
- Ты дал клятву своему наставнику, Дайске… - теперь он говорил со мной так, как говорят старшие с провинившимся ребенком. – Каору любит тебя, он тебе верит… - губы дрожали под тяжестью слов, ложащихся на них с дыханием, - …а ты… предал его…
- Нет… - едва слышно вырвалось у меня. С ресниц сорвалась слеза, чтобы, не касаясь лица, устремиться к земле, но быть остановленной одним молниеносным движением губ и языка.
- Твои слезы не лгут, Дайске… в отличие от твоего языка, - соленые губы коснулись моих губ.
Я зажмурился, рыдание сотрясало все мое тело. Я действительно лгал. Я действительно предал собственного наставника. Я обещал ему, что забуду о мести, но я не забыл. Я буду помнить о ней столько, сколько мое сердце будет помнить о Нем…
Тьма за плотно сомкнутыми веками стремительно расступилась. Передо мной, как это бывало сотни раз до этого, возникло видение, знакомое до самой последней детали. Солнечный свет проникает сквозь огромные окна, весенний ветер колышет легкие занавески. В классной комнате – шумно. Ребята, разбившись на кучки, о чем-то шумно болтают, спорят, смеются. Я вхожу незаметно, ставлю портфель на учительский стул и улыбаюсь своим мыслям. Я уже не помню, о чем я думал тогда: больше десяти лет прошло с того дня. Я забыл запахи, забыл вкус выпитого за завтраком кофе, выкуренной у ворот школы сигареты. Я все это забыл, и теперь ужасно об этом жалею. Но я помню, как по гудящему зданию старшей школы разнеслась звонкая трель звонка, как медленно открылась серо-зеленая дверь, и на пороге показался мальчишка со встрепанными волосами, в помятом костюме и с разбитым лицом. Грязь смешалась с кровью на содранных костяшках пальцев, в которых был зажат потрепанный, весь пыльный портфель.
Ничего не говоря, мальчишка прошел к свободному месту у окна, в полной тишине опустился на стул и устремил взгляд куда-то вдаль, за колыхающиеся занавески. В солнечном свете волосы его отливали синевой. Кто-то указал на это, кто-то – решился спросить, почему у него столь странный цвет волос, на что он коротко ответил, не отрывая взгляда от мира за окном: «Потому что Аой»...
Потому что его больше нет… Вот почему я не могу забыть о мести. Потому что его больше нет!
- Его нет! – Закричал я и вырвался из цепких рук, оставивших кровавые следы на моих щеках.
Ни единой эмоции не отразилось на мертвецки-сером лице; черные тени под глазами стали еще гуще, напиваясь фиолетовых красок из приближающегося рассвета.
- Ты дал клятву своему наставнику, Дайске, - он словно бы не слышал меня. Все так же сидя у моих ног, он снизу смотрел на меня. Теперь его глаза не скрывались за вуалью волос, так что я мог с отчетливостью лицезреть их холодное безразличие. - Ты… - глаза стремительно расширились; верхняя губа отбрасывала густую тень, отчего его рот искажала жуткая иллюзия улыбки. Мне показалось – он вот-вот рассмеется. Но он никогда не смеялся. Я никогда не видел, чтобы он даже просто улыбался. – Ты не можешь забыть о том, кого уже не вернуть, но так легко забываешь о тех, кто все еще рядом…
Стройное, высокое тело плавно изогнулось, выпрямляясь. Теперь он уже смотрел на меня сверху:
- Подумай об этом. И знай… - он вдруг оказался совсем близко от меня; глаза его горели недобрым огнем, в тонких пальцах трепетала ночная бабочка, пойманная налету. Ее тонкие, черные крылья исступленно избивали воздух в миллиметре от моего лица, - …если ты выберешь неверный путь, я раздавлю тебя, как мог бы раздавить ее, - глазные яблоки дернулись, взгляд вонзился в толстое, укрытое пыльным ворсом, тело мотылька. Длинные пальцы разжались, и бабочка, тяжело взмахивая крыльями, слилась с сереющим небом у нас над головами.
_____________________________
«Aoi mori»(яп.) - «Синий лес»
大輔(яп.) – Дайске
*Гоммэнасаи(яп.) - простите

Ксо, Алиса, как давно я не читала твоего творчества. Да уж больше года прошло! Вот эти неподражаемые макси, которые можешь писать только ты!
Сейчас, строчка за строчкой, я понимала, что узнала бы автора, даже если бы ты была инкогнито. Иметь свой стиль - дорогого стоит!

аригато *польщен*

1. Почему ты не указываешь чей ПОВ в главе? Да, я понимаю, интрига и все такое, но я на стену в обеих главах готова была лезть от того, что с самого начала не понимаю, кто тут рассуждает Т__Т

эх, дурацкая привычка я в последнее время писала ориджиналы, где только один пов, так что отвыкла малость. И со второй проды опомнилась, когда поняла, что надо бы как-то обозначить героев. Так что следите за кандзи - они у меня вместо привычного POV. А вообще их будет всего лишь два - Каме и Дайске) так что, думаю, не запутаетесь))

2. Ошибки... Ошибки!!! Опять этот нескончаемый поток запятых (нужных, ненужных, недостающих!) и, о да, любимое "тире"
И очень много повторов. Вот за этим ты и сама можешь проследить!

нет на меня беты... моя самая главная проблема: я не могу работать с кем-то:С Точнее, я могу работать только с Олей, но просить ее бетить этот фик как-то не смогла: вряд ли бы ей это поравилось.

Тааакс, теперь по продам х))
Я жууутко заинтригована! Ты ж понимаешь, что сейчас я мало что вменяемого могу написать, ибо сюжет еще даже не начал закручиваться. А зная тебя, лучше вообще не делать поспешных выводов, ибо это чревато возможностью разочароваться в своей собственной фантазии.
Вопросов масса, ответов мало.

я постараюсь дать ответы на все поставленные вопросы по ходу раскрытия сюжета

Пейринг Дайске/Каору я уловила *довольна*

Да, нечто подобное там намечается

Жду продолжения =**

еще один кусочек написан, ждет своей очереди:)))

~亀梨~

Я полулежал на капоте «Сакуры», подставляя лицо под нежные прикосновения рассветного солнце. Розовые, как лепестки цветущей вишни, его лучи скользили по моей коже, путались в волосах, дрожали на ресницах, за бархатным занавесом которых скрывались влюбленные в рассвет глаза. После смерти я стал более чувствительным, пропуская через себя все, что дышало красотой. Мир воспринимался мной как огромное хранилище прекрасного, каждое мгновение моей новой жизни открывало все новые и новые его тайны.
Я, существо ночное по своей бездушной сущности, испытывало благоговейный трепет перед дневным светилом, и как самый нежный из любовников любил тихие мгновения пробуждения своего возлюбленного. Любил принимать его ласки, ощущать тепло его прикосновений, воздушность поцелуев на губах и свежесть дыхания на мягкой ото сна коже.
Я блаженно улыбнулся, прикрывая глаза. Вытянул тело, разрешая тому понежиться в объятиях солнца, впитать в себя тепло, о котором лишь грезишь в непроглядной тьме ночей.
- Эй, ты! – Грубый женский голос вырвал меня из полудремы. Я недовольно скривил идеальное свое лицо и приоткрыл один глаз: стало любопытно посмотреть на ту, что решилась потревожить мой божественный покой.
- Нужно поговорить, - девчонка оказалась невысокой, хорошо сложенной, дышащей естественной красотой, что в последнее время стало настоящей редкостью. Я бы непременно обратил на нее внимание и превратил в себе подобное существо, но кто-то успел сделать это до меня. Девчонка была одной из наших. Я скривился, ощущая, как кислый запах ее неживой плоти вползает в мои легкие. Для человека она пахла божественно и умопомрачительно, но только не для меня: я испытывал отвращение от всего, что источало запах смерти, пускай и отстроченной на неопределенный срок.
- Ты что, не слышал меня?! Я кажется…
- Да слышал я тебя, - лениво произнес я, не дав девчонке договорить.
Она вспыхнула ярче атомной бомбы:
- Ты, молокосос: да как ты смеешь…
- Вот так и смею, - снова прервал ее я. Раздражает. – Говори, чего тебе, и проваливай: не видишь, что ли, - я занят, - я снова подставил лицо под мягкие лучи восходящего светила, оставляющего легкий, приятно-золотистый загар на моей идеальной коже.
Девчонка сцепила зубы, понимая, что меня грубостью не возьмешь. Сквозь плотно сжатые губы проговорила-прошипела:
- Мне нужна полукровка, девчонка. Ты обратил ее три месяца назад, в Киото. Ты знаешь, где она сейчас?
- Понятия не имею, - честно ответил я. Я даже не помнил, что был в Киото, и уж тем более не смог бы запомнить, что кого-то там обратил.
- Издеваешься?!
- И не думал, хотя мне бы это понравилось: в твоей злости есть нечто красивое, хоть она и портит твое лицо.
- Ты…
- Послушай, - я снова приоткрыл один глаз, обращая его взгляд на девчонку. – Я действительно не помню никакой девушки из Киото. Хотя бы потому, что не помню самого Киото. Да и этих девчонок за последние три месяца было столько, что всех и не запомнишь…
- Ты что, правда не помнишь тех, кого… - она осеклась. Метнулась ко мне и бесцеремонно схватила за руку. Прикосновение ее было легким и сухим, как если бы на мою ладонь упал осенний лист.
- Черт! - На красивом лице отразилось неподдельное разочарование с примесью растерянности. – Да что ты за Наставник такой, что не помнишь своего обращенного?
- Я не забиваю голову ненужными вещами, - с нотками мечтательности произнес я: - В этом чудном мире есть действительно стоящие вещи. Вот для них я и берегу место в своей памяти…
- Черт, - повторилась она, но уже с другой интонацией в голосе. Отпустила мою руку и уставилась на кремово-розовую пену облаков, застывших над золотыми водами залива. Глаза ее лихорадочно метались по рельефным формам небосклона, пытаясь решить, что же ей делать дальше. Она, по всему судя, возлагала большие надежды на меня, но я их не оправдал. Я, правда, ничем не мог ей помочь. За три месяца, что прошли с момента превращения какой-то девушки из Киото, я успел обратить (в приблизительных цифрах) еще с пару дюжин представительниц прекрасного пола, и не меньше – юношей и мужчин. Их лица наплывали друг на друга, образы смешивались, а затем стремительно стирались из моей памяти. Я не поддерживал связи с теми, кого превращал. Кажется, я уже говорил об этом в прошлый раз. Я бы не смог их вспомнить, даже если бы снова встретил на своем пути. Возможно, где-то внутри меня и возникло бы какое-то неясное, смутное чувство родства с этим существом, но вряд ли я придал бы этому какое-нибудь значение. Удел мертвых – забвение.
Постояв так с минуту, девчонка еще раз скользнула по мне цепким, полным сумрачных теней взглядом, в которых таились призраки глубок сокрытой злобы, стремительно развернулась и, стуча каблуками по асфальту, заторопилась прочь.
Я приподнялся на локтях, провожая одетую в белое фигуру слегка заинтересованным взглядом. Только сейчас я позволил своему любопытству проявить себя, выдвинув на передний план небрежно брошенное в начале разговора определение: «Полукровка». Пока мы говорили, я старательно маскировал свой интерес к этому, ибо знал, что девчонка попытается забраться мне в голову и получить нужные ей сведения самым надежным путем. Видимо, она, все же, смогла что-то рассмотреть в сюрреалистических картинах моих воспоминаний, потому что на мгновение в черно-кадмиевых ее глазах мелькнула легкая тень триумфа. При всем своем желании, я не мог вытеснить из своего мозга информацию о встрече с тем или иным человеком. Она, как существо образованное, знала про это, и, покопавшись в моей голове, что-то там, да отыскала. Порой для мне подобных этого было достаточно, чтобы продолжить поиски.
Мне было любопытно, зачем это кому-то понадобилось. Если мои сородичи не особенно интересуются моим существованием в подлунном мире, так на что же им сдалась какая-то новообращенная? И тут на передний план выступило то, что и заставило меня обратить на это внимание, позабыв про солнечные ванны, столь полезные для моей кожи. Что значит «полукровка»? Кажется, мне ничего об этом не известно… Или я забыл? Я порылся в памяти, но не нашел там ничего, даже отдаленно похожего на это. Понятно: в столь тонкие материи меня не посвятили, а Наставника, готового объяснить все, что мне будет непонятно в этом новом для меня мире, у меня не оказалось. Потому что мне повезло быть обращенным существом, мне подобным. Он (или она) оставил меня сразу же после проведения обряда и за последующие два года ни разу не дал о себе знать. Я не слишком-то переживал по этому поводу: не люблю, когда кто-то лезет в мою жизнь, пытается мной руководить и наставлять на путь истинный. Но порой возникали ситуации, когда я бы не отказался поболтать с кем-то более осведомленным. Вот как сейчас.
- Эх, - тяжко вздохнул я, потянулся, разминая мышцы, и изящным движением соскользнул с капота машины. День, начавшийся столь загадочно, не мог быть плохим априори. К тому же, еще до рассвета я наметил для себя несколько довольно занимательных мероприятий, заняться которыми я намеривался прямо сейчас.
___________________
亀梨(яп.) - Каменаши

- О-ха-йо*, - пропел я, изогнулся и плавно опустил на стол свое великолепное тело. Клавиатура компьютера всеми своими клавишами впилась мне в бок, но иного способа отвлечь Шинью от работы я не знал. Впрочем, и этот-то не особо действовал: Шин неподвижным взглядом уставился в черно-белые столбцы текста, абсолютно проигнорировав столь прекрасное создание на своем рабочем столе.
- Что-то случилось? – вполне искренне забеспокоился я.
- Да – ты. Пошел вон, - на автомате ответил Шинья, не удосужившись даже посмотреть на меня.
Я никак не отреагировал. Устроившись поудобней, я принялся изучать свой маникюр: вдруг за последние десять минут с моими идеальными ногтями что-то произошло? Но этого, естественно, не случилось, поэтому вскоре это занятие мне наскучило, и я снова начал доставать Шинью:
- Я тебе не мешаю?
- Мешаешь. Проваливай, - парень не отличался особенной приветливостью и многословием.
- Шинья… - обиженно протянул я, запрокинул голову и скосил глаза на сосредоточенное на мониторе компьютера лицо. Чуть приподнялся, тем самым полностью перекрыв Шину обзор.
- Иди к черту, - он уже шипел сквозь плотно сжатые зубы.
- Как ты можешь так говорить: мы же братья!
- Ты не мой брат! – Это было последней каплей. – Мой брат умер два года назад, и ты прекрасно это знаешь!
- Два года и три месяца, что будет точнее, - с ностальгической улыбкой поправил я, погружаясь в воспоминания о далеком дне своей смерти. Шинья действительно был моим старшим братом, но, как и всякий человек, не мог меня узнать. После превращения самые жестокие изменения претерпевает наша душа, а именно ее узнают как родную близкие нам люди. Когда душа искажена или ее нет вовсе, то и тело человека видится чужим и совершенно незнакомым. Шинья был наглядным тому примером. Он продолжал упорно верить в то, что я погиб, что тело мое покоится с миром на токийском кладбище. В день моей смерти он приносит на мою могилу любимые мной цветы – синие незабудки. Иронично, не правда ли? И даже мои настойчивые заявления о том, что я его родной брат, самые неоспоримые аргументы в подтверждение этих слов, - ничто не в силах было заставить его поверить. Временами я был готов пойти на экстремальные меры и сделать анализ ДНК, но меня останавливало то, что результат его, несомненно, покажет и кое-что еще. Что я – мертв, а этого мне ой как не хотелось. По огромному количеству причин. Думаю, оглашать весь список не потребуется: они и так ясны.
- Слушай, Каме, - с шипением выдавил Шинья, прерывая мои размышления, - что тебе нужно?
- Ну, наконец-то! – Я перевернулся на живот; по монитору поползли бессвязные сочетания символов, знаков и цифр. – Мне нужно, чтобы ты пробил парочку номеров. Я знаю, ты не откажешь мне, - кокетливо улыбнулся, не обращая никакого внимания на тянущиеся к моему незащищенному горлу пальцы, сведенные судорогой непреодолимого желания придушить меня прямо в здании полицейского департамента, на глазах у доброй сотни свидетелей в голубой форме.
- Каме… - прохрипел Шинья. – Убью!
- Не думаю, - улыбнулся я и едва успел увернуться от скрюченных пальцев, наметивших своей целью мою тонкую шейку. Руки схватили воздух буквально в сантиметре от нее. Я, вжавшись в стенку кабинки, медленно стек на пол: от греха подальше.
Но не успел Шинья насладиться мнимой победой, как я уже принялся реализовывать план «Б». Мгновенно оказавшись за спиной брата, я двумя пальцами нанес точно выверенный удар сбоку в горло. Шин тут же обмяк и сполз под стол.
- Прости, братик, - извинился я, путаясь в, казалось, безграничном количестве конечностей бесчувственного Шиньи. Кое-как усевшись за компьютер, я влез в базу данных, ввел нужные мне номера и дождался, когда принтер распечатает досье на владельцев авто. С довольной улыбкой отправив бумаги в карман куртки, я кое-как усадил Шинью на стул, затем осторожно выглянул в коридор. Вроде бы никто ничего не заметил. Снова посмотрел на брата, вдохнул в себя побольше воздуха и издал пронзительно-визжащий крик, который мог принадлежать лишь очень и очень истеричной особи женского пола. Затем, покачивая бедрами, как ни в чем не бывало, направился к выходу, игнорируя спешащих мне навстречу служащих отделения. На выходе не забыл улыбнуться симпатичной девушке-полицейскому, которая буквально растаяла у меня на глазах.
Оказавшись в безопасности (за рулем «Сакуры»), достал добытую информацию. Владельцем синего «Mitsubishi Eclipse» оказался некто по имени Андо Дайске, тридцати шести лет от роду, место жительства – Токио. Адрес и телефон тут же были занесены в память: и мою, и мобильного. Лунный «Porsche 911» 2007-го года выпуска принадлежал Уэде Татсуе, двадцать восемь лет. Работал он в Токио, местом жительства значился небольшой городок в этой же префектуре. Вот значит кто ты, мой таинственный мистер Лунное Сияние.
Улыбнувшись воспоминаниям о волшебном мальчике (который оказался на несколько лет старше меня), я завел машину и медленным ходом направился по адресу, указанном в анкете Андо. Мне очень и очень не нравилось то, что этот Дайске пытался убить Уэду, поэтому я хотел разобраться с ним раньше, чем он решится повторить задуманное. К тому же, это само по себе было достаточно интересно: давно мечтал поиграть в детектива!
К дому Андо, небольшому особняку вполне современного вида, я добрался вовремя: стоило «Сакуре» повернуть на узкую улочку, утопающую в послеобеденных тенях, как с подъездной дорожки нужного мне дома медленно скатился знакомый уже «Эклипс», развернулся и, набирая скорость, помчался в противоположную от меня сторону. Я, не особенно задумываясь о конспирации, нажал на газ, резко переключая скорость. Авто утробно заурчало и понеслось за стремительно набирающим скорость «Митсубиси».
Вскоре мы уже оказались на запруженной автомобильным транспортом трассе, несущей поток машин в сторону пригорода…
Я нервно покусывал ноготь на указательном пальце правой руки, сгорая от любопытства. Мы стояли в длинной пробке; синий зад «Эклипса» вырисовывался в просвете между двумя впередистоящими «Хондами».
Не заметить мою «Сакуру» мог разве что слепец, и только полнейший импотент по части машин мог позволить себе не обратить на это чудо автомобильной техники внимания. Значит, Андо уже меня заметил и запомнил. Теперь остается надеяться, что сегодня ночью он был менее внимателен, и присутствие моей машины в непосредственной близости от Уэды не отложилось в его памяти. Такой расклад был вполне вероятен, ибо если это именно он сидел за рулем «Митсубиси» и собирался убить человека, то вряд ли ему пришло в голову оглядываться по сторонам и запоминать авто случайных свидетелей.
Пальцы левой руки принялись отбивать несложный ритм, с губ слетали слова какой-то песенки. Мне было скучно, но в то же самое время внутри меня все так и переворачивалось в предвкушении охоты. Нет, я не собирался обращать этого человека, ибо… если мне не изменяет чутье, за рулем синего автомобиля был совсем не представитель гомо сапиенс. Один из этих гринписовцев подлунного мира. Мы их называли «оборотнями», чтобы не изменять классике жанра. Они тоже обращали людей, но воспитывали из них матерей Терез и Ганди нового поколения. Отличительных особенностей их новообращенных от наших было несколько: новорожденные «оборотни» совершенно не помнили своей прошлой жизни, они были очень тесно связаны со своими Наставниками, в первые месяцы после обращения полностью завися от них. К тому же, эти ребятки были отъявленными приверженцами вегетарианской диеты, в противовес нашему кровавому рациону. Наверное, были и еще какие-то, менее заметные отличия между нашими видами, но мне о них не было известно. Все по тем же причинам: не было у меня любящего папочки (или мамочки), рассказывающего новообращенному Каме сказочки про хиппующих идейных врагов, желающих мира во всем мире и того, чтоб мне подобные подохли страшной смертью.
Насколько мне было известно, Уэда – человеком, значит, входит в список видов, уничтожение которых у «оборотней» строго запрещено. Тогда ситуация приобретает совсем интересный характер. У меня в наличие имеется «оборотень» в количестве одна штука, желающий очень страшной смерти тому, кого он по законам своего клана призван защищать (тоже в единственном экземпляре). Занятная история вырисовывается. Впору попридержать крышу, которая от такого откровенного измывательство над логикой готова была вот-вот собрать вещички и съехать.
- Ай, - я не заметил, как сгрыз свой несчастный ноготь до мяса. Поток машин впереди меня дрогнул и стал двигаться, впрочем, не превышая скорости коматозной улитки. Не знаю, как Андо, но лично я уже был готов кого-нибудь убить: ненавижу пробки! Потому что ненавижу стоять на месте, когда жизнь так стремительно проносится мимо.
Мое желание убивать длилось еще минут двадцать, но стоило затору рассосаться, как оно тут же улетучилось.
Как только путь оказался свободен, Андо, не церемонясь, сорвался с места, игнорируя надрывный свист патрульного. Я, не особо заморачиваясь, последовал его примеру.
Машин, ехавших в том же направлении, что и мы, было достаточно много, чтобы не привлекать внимания, но достаточно мало, чтобы не дать стрелке спидометра опуститься ниже отметки в сто сорок километров в час. Покатавшись по развилкам магистрали еще с полчасика, Андо, наконец, свернул на поросшую магнолиями улочку, где удачно и припарковался. Ему навстречу, словно только его и дожидался, выбежал паренек среднего роста, с темными, чуть вьющимися волосами, которые, словно издеваясь, еще и ветер трепал. Лицо: круглое, с очень рельефными скулами, - засветилось в улыбке. На смуглых щеках тут же заиграли ямочки.
Он что-то торопливо заговорил, указывая в сторону дома, из которого только что вышел. Я проследил за его рукой и тут увидел это…
По усыпанной опавшими листьями дорожке, поднимая их в желто-багряном вихре в прозрачный воздух, медленно шагал юноша в белом. В каждом движении его было что-то искусственное, кукольное. Длинные, цвета липового меда волосы развивались на ветру, опутывая неземной красоты лицо золотой паутиной. В застывшем взгляде карих глаз стояла столь глубокая печаль, что весь мир начинал утопать в ней. Юноша делал шаг за шагом, но, казалось, совершенно не понимал, куда идет. Его тело… оно двигалось по инерции, как заведенный механизм.
Андо и парень с ямочками на щеках бросились к нему. Они взяли его под руки, их губы торопливо задвигались, произнося неслышные для меня слова, но мальчик в белом… он все так же смотрел вперед, на желтеющие магнолии, а вокруг него разливалась холодная и пустая, полная гулкого одиночества тоска. В уголках красиво очерченных губ запеклась боль, избавить от которой не могло ни одно лекарство в мире.
Я моргнул, лишь сейчас замечая, что глаза мои полны слез. Это существо… оно вонзилось мне в сердце, пройдя сквозь него на вылет. Я плакал и никак не мог остановиться. Слезы беззвучно текли по щекам, в горле липким комом стояло мучительное желание закричать. И уже тогда я знал, что снова вернусь сюда. Потому что одного взгляда на этого человека было достаточно, чтобы понять: он тот, из кого я сотворю свой новый шедевр.
_______________
"Gekkou"(яп.) - "Лунное сияние"
*Охайо(яп.) - привет

Ох, ты как всегда продуктивна. Всегда можно рассчитывать в твоих темах на скорое продолжение *___*

Алиса просто взяла в рабство яойную музу и теперь нагло ее эксплуатирует:))

Что-то как-то не укладывается у меня в голове образ Каме - неземного красавца. Вот хоть убей, но даже твое внушительное описание вызывает у меня лишь снисходительную улыбку. У меня иные представления об идеальной красоте. То есть образ самовлюбленного типа у меня в голове возникает, но вот сногсшибательного красавца - увольте!

мне самой, по чести, нравятся немного другие мужчинки, но... во-первых, мне захотелось создать именно такой образ для Каме *автор наглейшим образом имеет на это право *, во-вторых - Каме ведет себя на сцене аналогично, из чего, в общем-то, и родился образ , ну и в-третьих - никто ж еще не сказала, что и остальные персонажы считают так же:) То, что Каме любит себя - это одно, а вот то, как будут к этому относиться другие персонажи - вопрос второй) Да, и еще я придерживаюсь мнения, что если человек любит себя, то, даже не обладая сногсшибательной красотой, может заставить других людей видеть его идеальным созданием *не раз проверено в мировой практике* Вон, Паттинсон - по мне, так страшнее не бывает, но сколько ж народу по нему загоняется, считая иначе.

Последние три абзаца меня жутко заинтриговали. И тот факт, что Каме так быстро вышел на Дайске. Запахло жаренным

о, да: намечаются любимый вид спорта Ольги Андреевны - танцы с бубном(с)

И да, интересно, что значит "полукровка"?))

узнаете)) м-м-м... довольно скоро

Спасибо, Алиса)

не за что *поклон*

Ох, автор, заранее извиняюсь на несколько сумбурный комментарий, ибо только-только прочитала Ваше творение и до сих пор пребываю в состоянии немого шока от изобилия эмоций!
Сказать, что понравилось - ничего не сказать, ибо я в абсолютном восторге!
Образ Каме... Ммм, люблю эту черепашку) А Ваши описания ввели в состояние полнейшего восхищения им! Согласна с Вашим ответом Кире: Каме на сцене - абсолютное воплощение самовлюбленности и секса!
Дайске... еще один любимый мужчина! Момент описания его воспоминаний заставил даже непроизвольно всплакнуть...
Ну и то, что в фике столько мистики не может не зацепить! *горящие глаза* Обожаю все вот такое мистическое, с разумной долей мрачности. Тьмы ни много, ни мало, а как раз "золотая середина", удерживать которую могут только талантливые авторы!
Я заинтригована Ваши творение, посему жду дальнейших развитий событий!
Аригато!!
P.S.во время прочтения объявился вопрос - а автор, случайно, не увлекается творчеством Алистера Кроули?)

Сказать, что понравилось - ничего не сказать, ибо я в абсолютном восторге!

Образ Каме... Ммм, люблю эту черепашку)

я тоже)))

А Ваши описания ввели в состояние полнейшего восхищения им! Согласна с Вашим ответом Кире: Каме на сцене - абсолютное воплощение самовлюбленности и секса!

вот-вот!!!

Дайске... еще один любимый мужчина! Момент описания его воспоминаний заставил даже непроизвольно всплакнуть...

ох, наверное, еще несколько раз придется всплакнуть из-за этого мужчины... *автор любит мучить героев*

Ну и то, что в фике столько мистики не может не зацепить! *горящие глаза* Обожаю все вот такое мистическое, с разумной долей мрачности. Тьмы ни много, ни мало, а как раз "золотая середина", удерживать которую могут только талантливые авторы!

о, я буду очень сильно стараться не разочаровать

Я заинтригована Ваши творение, посему жду дальнейших развитий событий!
Аригато!!

не за что

P.S.во время прочтения объявился вопрос - а автор, случайно, не увлекается творчеством Алистера Кроули?)

не сказала бы) но наслышана - факт)

Солнце уже покрылось золотисто-красным загаром заката, когда моя «Сакура», отбрасывая густые фиолетовые тени, остановилась у неприглядного домика, первый этаж которого занимал гараж. Подъемная дверь его была открыта, из полумрака помещения доносилось мерное постукивание и привычное жужжание работающего на холостом ходу мотора.
Я уже немного отошел от состояния возбуждения, в которое меня привел мальчик с грустными глазами. Чем большее расстояние разделяло нас, тем слабее становилась его власть надо мной. Я не слышал в себе его голоса, того сумбура, полного сюрреалистического ужаса, который представляли собой его мысли. Они кричали в его голове, но он не слышал их. Он находился за плотной прозрачной стеной в месте, где царило вечное одиночество, месте, навсегда лишенном воспоминаний. Я не знал, что произошло с этим человеком, но мог сказать одно: будь моя воля, я бы убил его. Чтобы лишить мучений, которые доставляло ему само его существование. Он забывал все. Все новое, все важное и не очень, - ничто не задерживалось в его памяти дольше, чем на пару часов. А вот то, что ему действительно хотелось бы забыть, четкой, никогда не бледнеющей картиной стояло у него перед глазами. И так продолжалось уже достаточно давно. Насколько? Я не знал, но поставил своей целью узнать это.
Я перевел взгляд с темного провала гаража на верхние окна дома: мне показалось, я заметил движение за полупрозрачной, вылинявшей на солнце занавеской. Кто-то украдкой наблюдал за мной, как это делал я, сидя за рулем своего GT-R’а.
Открылась входная дверь, и на пороге показалась пожилая женщина. Ее исхудавшее тело, обтянутое болезненно-желтой кожей, едва перемещалось в пространстве. Даже не будучи медиком, можно было с уверенностью заявить: она больна, и очень серьезно. От нее так и веяло смертью. Этот пыльный, горьковато-сладкий запах витал в воздухе, плотным облаком окружая дом и прилегавший к нему дворик.
- Татсу, - голос женщины оказался неожиданно сильным и приятным. Он дисгармонировал с ее внешним видом, который так и кричал: «Я задыхаюсь от собственной вони; моя плоть разлагается, хоть я еще и дышу».
Меня всего передернуло. В голове же яркой вспышкой отпечаталось: рак. У этой женщины был рак, и он убивал ее. Знала она или нет, но жить ей оставалось совсем недолго.
- Татсу, - снова позвала она.
- Да, мам? - В воротах гаража показался он. По телу разрядом электричества пробежала дрожь. Я сделал глубокий вдох, но сил выдохнуть в себе уже не нашел.
В лучах закатного солнца он выглядел еще прекраснее, чем в свете полной луны. Он был сущим…ангелом, и это сводило с ума. Я приехал сюда лишь с одной-единственной целью: убедиться, что он в порядке. Я знал, что не имею на него права. Он был табу. Мгновенно растворившись в моей душе, он стал ее частью, и я не мог себе позволить осквернить то единственно светлое и чистое, что было во мне. Хоть я и любил себя больше всего на свете, но иногда в моей жизни появлялось то, что было еще дороже – совершенная красота. Моя религия. И этот мальчик, Уэда, был как раз тем, что можно смело назвать совершенством. Возможно, всему виной послужила луна, рисовавшая на его коже неизвестные доселе картины, или то, что вокруг него витала будоражащая кровь опасность, но я был покорен, я оказался в полной, безоговорочной зависимости от этого существа. Я знал, что если захочу – он будет моим. Я ни на секунду не сомневался в своей способности очаровывать. Но… этих «но» было великое множество, но главным из них был сам Татсуя. Я не хотел, чтобы он меня любил, потому что тогда он потеряет для меня свою ценность. Я забуду его, как забывал всех до него. Да, он совершенство, но для меня это понятие имеет временный характер. Поэтому в итоге я решил выбрать любовь на расстоянии. Я возведу его в ранг бога, окутаю ореолом мистичности и стану возносить ему молитвы, когда на черном небе будет стоять полная луна…
Я так глубоко задумался, что когда в окно с водительской стороны постучали, вскрикнул от неожиданности, подскочив на сидении. Обернулся и тут же поперхнулся собственным сердцем, рванувшим из груди: на меня смотрели полные солнечных бликов глаза карамельного цвета. Уэда выжидающе сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что не против немного поболтать.
Я огромным усилием воли заставил чертову мышцу не разрывать мне грудную клетку, перевел дыхание и, заглушив мотор, выбрался из машины. Оперся о бок «Сакуры» и полностью скопировал взгляд мальчишки. Это был чистой воды мазохизм – смотреть на него и играть холодное безразличие. В то время как все нутро горит одним лишь желанием коснуться, пробежаться губами вдоль мягкой линии шеи, оставляя после себя тонкий влажный след…
Он продолжал молча сверлить меня взглядом. Ждет моих объяснений? А мне нечего сказать.
Я вскинул подбородок, демонстрируя свое превосходство.
Губы его дрогнули, крупный рот чуть приоткрылся. Он еще мгновение смотрел прямо на меня, затем не выдержал и перевел взгляд чуть в сторону. Кадык его нервно дернулся – мальчик тяжело сглотнул слюну.
- Зачем ты за мной следишь? – Переминаясь с ноги на ногу, бросил он отрывисто. Видимо, далось ему это непросто, хоть он и не понимал, почему.
- Хотел убедиться, что с тобой все в порядке, - честно ответил я.
- Как узнал, где я живу? – продолжал допрос Уэда. При этом смотрел он мимо меня, куда-то в золото заката.
- У меня брат в полиции работает, - и снова ответил я чистую правду.
- Что-то в последнее время много братьев-полицейских развелось, - его губ коснулась улыбка. Меня же прошиб холодный пот. По телу, вызывая диссонанс, прокатила волна жара. Я схватил ртом раскаленный воздух, понимая, что ничего не могу ответить: эта улыбка разрушила возведенный с таким трудом барьер, призванный защищать меня от влияния этого существа.
- Эй! – Уэда метнулся ко мне, тяжело привалившемуся к борту машины. – Тебе плохо? – В широко распахнутых глазах читался испуг.
- Я… голова закружилось, - выдавил я из себя, пытаясь не дышать лишний раз: он был слишком близко, запах его кожи смешивался с воздухом и просачивался в мои легкие, чтобы вместе с кислородом попадать в кровать, заражая ее своим смертоносным вирусом.
- Ты присядь…
- Уже прошло, - я старался держаться от него как можно дальше: у меня действительно кружилось в голове, стоило лишь вдохнуть немного молекул его запаха.
Уэда промолчал. В глазах его, сосредоточенных сейчас на созерцании моей машины читалось плохо скрываемое волнение.
- Слушай… - он резко обернулся, вперив в меня такой силы взгляд, что меня едва не размазало по двери «Сакуры». – Погоняй со мной, - выпалил на одном дыхании, прямо мне в лицо.
- Хорошо, - машинально кивнул я, и лишь затем подумал о возможных последствиях столь скоропалительного решения.
- Сегодня в полночь. На Вангане, - пылко шептал он, не сводя с меня странного, кипящего невероятным количеством чувств взгляда. – Только я и ты.
Последние слова вызвали приятно-болезненное ощущение внизу живота. Дышать снова стало проблематично, в коленках поселилась дрожь. Вот сейчас я бы не отказался присесть, и даже прилечь. В висках застучала кровь. Так громко, что зашумело в ушах.
Взгляд Уэды стал истерично-взволнованным. Видимо, он думал, что я откажусь. Я понимал, что мне бы стоило так и поступить, но желание еще раз увидеть этого мальчика было сильнее благоразумия.
- В полночь, - выдавил я, искренне радуясь тому, что ответ мой прозвучал твердо. Голос, вышколенный многолетней практикой безразличия, повиновался безоговорочно.
Лицо Уэды изменилось до неузнаваемости: столько боли и радости одновременно я еще никогда не видел. Губы его дрожали: то ли в улыбке, то ли от слез, сжимающих горло и самыми чистыми бриллиантами блестящих на черных ресницах.
Он коротко кивнул и стал как-то неловко пятиться к дому, сжимая губы в желании плакать и не сводя с меня благодарных глаз.
- В полночь… - прошептал я едва слышно, словно пробуя на вкус это слово. Оно оказалось нежно-сладким и пахло цветами «ночной свечи», распускающейся с наступлением сумерек. – Я буду ждать тебя…

ох, ох, ох, интересненько)) Уэда предложил погонять, Каме согласился... Чем же закончится для Татсуи эта гонка? Очень надеюсь, что не случится дежа вю, что Уэда не повторит судьбу Каме, но... На все воля автора))
Про восхищение описаниями снова говорить не буду, ибо это уже неизменно))
ждем-с, к чему приведет это соревнование на злосчастной трассе=)

автор коварен и жесток, так что от него можно ожидать всего:*
скоро, все станет известно довольно скоро %))) Но... это ведь только начало ^^

ST: Dir en grey – Dozing Green
Dir en grey – Glass Skin

Круглый стол был накрыт полупрозрачной скатертью, расшитой белой гладью. Узор из крупных цветов пионов, веток вечно-нарядных сакур и летящих высоко в небе печальных журавлей оживал, стоило лучам бледного солнца коснуться тонких линий вышивки.
Посреди стола в небольшой круглой вазочке стоял букет из ярко-синих ипомей. «Утреннее сияние» - так звался этот хрупкий цветок в народе. Распускаясь на рассвете, он жил лишь день, чтобы с наступлением ночи уснуть вечным сном.
Неподвижный взгляд Кою был прикован к медленно увядающему цветку. Тот отражался в огромных зрачках, отчего глаза юноши казались неестественно-синимы. Синий цвет… он незримо присутствовал в этом месте, больше похожем на святилище. Или склеп. В котором заживо был погребен его хозяин.
Я сидел напротив, сложив руки на столе. Вокруг моих ладоней парили журавли. Я смотрел на «утреннее сияние». Безответная любовь – вот, что символизировал этот цветок. Я поднял глаза и посмотрел на Кою. Взгляд его совершенно не изменился. Я глубоко вздохнул и медленно погрузился в воспоминания.
Они познакомились семь лет назад, в колледже. Аой и Кою. Я все еще преподавал историю в старшей школе, а свободное время проводил в своем гараже: мы с Аоем собирали первую его машину – «Митсубиси Эклипс». Из классного руководителя и ученика мы превратились в близких друзей, которые горели одной общей страстью – гонками. Я уже был довольно опытным стритрейсером, Аой же только начал постигать азы этой нелегальной и очень опасной религии. Он просто бредил машинами, трассами и скоростью, ни о чем другом и говорить не мог. Пока в его группе не появился новенький. Я сразу понял, что к чему. Как только увидел его глаза. Я просто не узнал их. В них было столько тепла, нежности и обожания, что мое сердце не выдержало и дрогнуло. Признаться, в то время я задумывался о том, чтобы обратить моего юного друга, сделать его чем-то большим… Но Аой воспринимал меня лишь как старшего товарища, своего семпая*. Он не видел во мне то, что с первого взгляда рассмотрел в Кою – родственную душу. Они действительно были созданы друг для друга. Столь чистого и светлого чувства я больше никогда не встречал. Поэтому я решил отпустить, быть лишь другом. Я слишком сильно его любил, чтобы размениваться на такие низменные чувства, как ревность и ненависть. Я хотел лишь одного: чтобы Аой был счастлив. И он был. Долгие пять лет. Как мне тогда казалось. Теперь же я понимаю, что это – мизерный срок для счастья.
Я открыл глаза. Воспоминания на мгновение отпустили меня. Сделал вдох: сейчас я уже научился не чувствовать боли при каждом глотке воздуха. Я мог спокойно смотреть на неподвижное, полностью лишенное чувств лицо Кою. Бледная фарфоровая маска, навечно запечатлевшая момент самого сильного потрясения. Этот мальчик навсегда останется в прошлом, в самом страшном моменте своей жизни. И никто не может помочь ему забыть. Разве что смерть…
Тот день… Я… я помню его, но так смутно. Утром я еще говорил с Аоем, видел его взволнованное лицо, слышал смеющийся голос, ощущал его запах, а спустя десять часов его не стало. Погода стояла отличная, вечер предвещал быть удачным для любителей погонять по полночному Вангану. Никто не мог предвидеть того, что случится позже.
Все началось так банально: Кою опоздал на последнюю электричку; находясь в командировке в соседнем городке, он не смог найти место, где бы переночевать и позвонил Аою. Тот поехал его забирать. Уже порядком стемнело, когда они миновали черту города. Выехали на трассу. Аой прекрасно знал, для каких целей служит эта ровная на многие мили вперед дорога. Ванган. Мекка для местных стритрейсеров. Первых из них они встретили еще в черте города. Они ненавязчиво следовали за «Митсубиси». Но уже на трассе он увидел его. Черно-красный «Скайлайн» незаметно выделился среди полудюжины прочих хорошо оттюнингованных спорткаров. Он шел впереди, что указывало на его лидерство. В отличие от большинства начинающих рейсеров, этот парень не выделывался. Он ровно шел за «Митсубиси», инстинктивно чувствую достойного противника. Это действительно было так: я воспитал из своего любимого кохая** отличного гонщика. Он никогда не лез на рожон, всегда слушался моих советов и не принимал вызов, если видел, что соперник превосходит его по техническим характеристикам. А еще он безошибочно угадывал, что за водитель у той или иной машины. Он избегал битв с парнями, полностью лишенных тормозов. Не важно, насколько ты хорош за рулем: если на трассе появляется психопат, это может привести к самым непредсказуемым последствиям.
«Но владелец «Скайлайна» не представляет опасности...», - вот как посчитал Аой. И поэтому стоило тому подмигнуть фарами, как вызов был принят. Они шли на равных. «Ниссан» ни в чем не уступал «Эклипсу» Аоя. Они одновременно переступили черту в двести километров в час, а когда впереди показался въезд в туннель, владелец «Скайлайна» резко оторвался. Ставка была принята. Аой тоже выжал из своей машины двести сорок и на такой скорости влетел в чернеющий провал туннеля. А спустя несколько секунд случилось непоправимое: парень за рулем «Ниссана» внезапно потерял управление, черно-красный «Скайлайн», не сбавляя скорости, влетел в металлическое заграждение, смял его и, снеся огромный кусок бетонной стены, остановился. Все произошло настолько быстро, что Аой не успел что-либо предпринять. Скорость, на которой шел его автомобиль, была слишком высока. «Митсубиси» лишь слегка задел заграждение, но это было неважно – авто перестало слушаться своего хозяина. Машина перевернулась три раза. Место со стороны водителя превратилось в груду искореженного металла. Даже если бы спасатели прибыли быстрее, это ничего бы не изменило. Аой умер мгновенно. А Кою… Кою превратился в… это. Врачи сумели его спасти, но его мозг пострадал настолько, что некоторые его участки полностью прекратили функционировать. Мальчик потерял способность запоминать: травма головы лишила его кратковременно памяти, отчего Кою навечно остался в прошлом. Последним, что помнил парень – это момент, когда их машина на скорости в двести сорок километров в час перевернулась в узком туннеле посреди скоростной автомагистрали…
Я медленно перевел дыхание, возвращаясь из короткого экскурса в прошлое. В отличие от Кою я мог забить ужасные воспоминания новыми впечатлениями. Я мог наложить на них все новые и новые слои памяти, но, увы, полностью стереть их мне было не под силу. Я просто слишком сильно любил своего синеволосого мальчика. И это чувство… оно не давало мне покоя, рождая внутри меня новое, еще более страшное и отвратительное, – желание отомстить тому, кто забрал у меня самое дорогое.
Как только жизнь Кою оказалась вне опасности, я обратился за помощью к единственному существу, которое могло мне помочь узнать то, чего я никогда не видел. Я бросил все и отправился к Татсуро. Я был готов умолять главу клана о помощи, стоя на коленях, но этого не потребовалось: он согласился, даже не выслушав меня. Это был первый и последний раз, когда два мира, в которых я все это время жил, пересеклись. Я впервые показал своему другу-человеку своего брата по крови. Потому что знал: Кою все равно забудет Татсуро, как только за тем закроется дверь. А если бы и нет – я все равно обратился бы к главе клана. Я должен был знать, кто виновен во всех моих страданиях.
Я никогда не забуду, как неподвижный взгляд Кою встретился с мертвыми, страшными глазами Татсуро. В тот момент я стал свидетелем того, как встречаются две смерти. Ничего страшнее я не видел.
Худые пальцы главы коснулись лица Кою. Тот не обратил на это никакого внимания. Затем, чертя на покрытой ссадинами коже незримые иероглифы черными ногтями, Татсуро добрался до застывших глаз юноши. В тот момент я испугался, как бы старейшина просто-напросто не вырвал неподвижные глазные яблоки Кою из темных провалов его глазниц. Он мог бы это сделать, если бы того требовал ритуал. Но этого не случилось. Он просто опустил темные, тяжелые веки и, касаясь их кончиками пальцев, стал шептать неразборчивые слова.
Это было поистине жуткое зрелище. Я стоял у двери на случай, если кто-то из медперсонала решит внепланово навестить больного Такашиму. Я помню, как быстро стучало мое сердце, как пот струился по спине, пропитывая собой майку. Я не мог нормально дышать: в легкие забилась саднящая боль, и я лишь хрипел, ощущая во рту металлический привкус крови.
Время тянулось медленно, словно бы Татсуро намеренно остановил его ход. Я видел его осунувшийся, нечеткий профиль, полузакрытый занавесом волос. Губы его медленно шевелились, в воздухе повисали недосказанные слова. Он все так же касался неподвижных век Кою. Тот же сидел в привычной, ничего не выражающей позе, излучая пронзительно-острую тоску и гудящее в пустоте одиночество. Ему было абсолютно все равно, что делал с ним Татсуро. Ему было плевать на весь этот мир. Он потерял самое главное – душу, которой для него был Аой. Я тоже лишился чего-то подобного. Два совершенно опустошенных существа, мы были друг у друга единственным, что у нас осталось от того, кого мы любили больше жизни.
В один из моментов, когда я уже перестал считать бесконечные секунды, Татсуро опустил руки. Тонкие, длинные пальцы его, казалось, на мгновение лишились костей. Они стали бесплотными, как бы сотканными из застоявшегося густого воздуха палаты. И вдруг потянулись ко мне. Молниеносным движением Татсуро оказался возле меня, вжимая в дверь и вонзая острые ногти в кожу моих век. Так я и увидел все, что случилось. Глазами Кою. Слезы… они душили меня, обжигали лицо и легкие. Они были всюду. Они стали моим воздухом и кровью. Я видел… видел, как погибает тот, кого я любил… Люблю и буду любить, пока не перестанет биться мое сердце. И тогда мысль о мести окончательно вросла в меня, став неотъемлемой частью моего естества. Я видел его: убийцу Аоя. Позже я узнал и его имя: Накамура Юичи. Владелец «Скайлайна». Он выжил в этой ужасной аварии и снова сел за руль авто. Теперь он ездил на «Тойоте Супре», известной как ночная бабочка Вангана – «Агеха». Я поклялся, что заставлю его страдать. Так же, как страдал Кою, как страдал я. Я собирался медленно забрать у него жизнь. По кусочкам. Самым дорогим и важным. Я выучил его наизусть, я знал все, что он любит, что ненавидит. Я мог бы стать им, но предпочел довольствоваться ролью тени, незаметно следующей за своим хозяином.
Сегодня ночью я собирался сделать первых ход: отнять у него нечто очень важно – его лучшего друга. Да, это жестоко, ведь парень, этот Уэда, ни в чем не виноват. Я знал, что у него есть семья, которую он содержал: больная мать и маленькая сестра, но… Ему просто не повезло быть другом Накамуры.
Но…
Я открыл глаза: перед растерянным взором плавали синие круги – это ипомея рассыпалась по столу, яркими мазками ложась на белоснежную его поверхность. Я удивленно вскинул бровь: ваза… она лежала на боку, вода, окрашенная стеблями растений в цвет светлой охры, впиталась в расшитую ткань скатерти.
Это… это Кою сделал! Его худые, музыкальные пальцы все еще касались круглого бока вазы, взгляд дикой хваткой вцепился в нежные цветы, бледные сухие губы искривились, словно от сильнейшей боли. Из горла, словно короткий рык, послышалось одно-единственное слово: «Аой». Он просто выплюнул его, отхаркнул вместе со сгустком боли, которая воплотилась в одну-единственную, хрустально-чистую слезу, что сейчас стремительно бежала по впалой, изможденной бесконечной мукой щеке.
Опять приступ, понял я. Такое с ним бывало, правда, редко. Когда он мысленно переносился в тот день… Видимо, мои воспоминания были слишком сильны, и он их уловил. После того, как мозг Кою претерпел необратимые изменения, он стал более чувствительным в той области, которую мы именуем экстрасенсорикой. Видимо, таким своеобразным способом он приспосабливался к новым условиям существования, компенсируя все, чего оказался лишен.
Я осторожно протянул руку, стараясь не испугать его. Взял холодные, мокрые пальцы в свою руку и сжал их так нежно, как если бы это были крохотные, хрупкие пальчики новорожденного.
- Кою? – Позвал я тихо-тихо. Он не шелохнулся. Блестящая дорожка, оставленная слезой, стала высыхать. Губы все еще дрожали от боли, пронзающей его насквозь. Она была не физической, нет: сейчас было больно не телу, а душе.
Я сильнее сжал его пальцы, пытаясь своим прикосновением вырвать его из клетки кошмарного видения, в которую он был заключен собственной памятью. Я сжимал его руку все сильнее и сильнее, глядя в стеклянные его глаза. Он же смотрел сквозь меня; зрачки расширились настолько, что от темно-карих радужек осталась лишь тонкая полоска. В черноте их плескалось нечто ужасное. Худая грудь высоко вздымалась под тонкой тканью, но не опадала. Он делал вдох за вдохом, а выдохнуть не мог и стал задыхаться. Из горла его послышался страшный хрип. Я метнулся к нему, опрокидывая стол. Ваза глухо упала на татами.
Кою, опрокинув стул, свалился на пол. Тело его билось в конвульсиях. Пальцы хватались за горло, царапали его и грудь; на серых губах выступила пена.
Я рухнул на колени, метнулся к нему, опомнился. Выхватил мобильный и набрал «Скорую». Руки дрожали, голос пропал, так что я с трудом смог говорить, когда на том конце послышался голос диспетчера.
- Кою, малыш, держись… прошу… - шептал, кричал, умолял я, пытался что-то делать. Отчаяние и страх овладели моим телом. Я не мог понять, что происходит. – Кою!!! – Тряс его за плечи, а в это время его широко распахнутые глаза неподвижным взглядом уставились в потолок. Он уже, казалось, перестал задыхаться. Из уголка порозовевших губ стекала слюна. Я стирал ее пальцем, сжимал его лицо, гладил его.
Когда приехали врачи, Кою уже окончательно успокоился. Я держал его на руках, и не отпустил, даже когда об этом попросил врач.
Я не знал, что сегодня случилось, но что-то глубоко внутри меня подсказывало: это лишь начало. Начало чего-то худшего…
_________________________
«Asagao»(яп.) – «Утреннее сияние» - японское название цветка-ипомеи. Является символом неразделенной любви.
*Семпай(яп. 先輩, букв. «товарищ, стоящий впереди») – японский термин, обычно обозначающий того человека, у которого больше опыта в той или иной области. При этом возраст не имеет значения. Если один человек занимается чем-то дольше другого, то он — семпай.
**Кохай (яп. 後輩, ко:хай, букв. «товарищ, стоящий позади») — человек, менее опытный в данном виде деятельности.

Красные стены были сплошь исписаны черным. Странные, я бы даже сказал, – страшные картины тянулись от пола до потолка. Порой композиция пересекала и эти границы, расползаясь по всей комнате. Но чем дальше я продвигался вглубь помещения, тем мрачнее становились рисунки, тем светлее были краски. Кровь. Полупрозрачная, как акварель и густая, багряно-черная, как луна во время полного ее затмения.
Ужасный запах смерти витал в этом месте. Я уже не мог дышать, к горлу подкатывала тошнота. Меня бы давно стошнило, если бы не осознание того, что это некрасиво.
Я шел, пошатываясь. Жуткие рисунки на крови смазывались перед глазами.
Попадались и другие элементы декора: полуистлевшие клетки, в которых вместо канареек спали летучие мыши, фонарики из пропитанной кровью рисовой бумаги, из-за полупрозрачного занавеса которой на меня взирали мертвые человеческие глаза. Странные человекообразные фигуры из жесткой проволоки расселись вокруг стола, посреди которого на расшитой черным жемчугом бархатной подушке возлежала не менее черная кошка. Ее рубиново-красные глаза пристально следили за каждым моим шагом. Когда я наконец-то достиг задернутой ширмой двери, кошка угрожающе зашипела, оголяя белоснежные, слишком длинные для этого животного клыки.
Я нервно сглотнул и, отдернув занавеску, вошел в следующую комнату. Стены здесь были обиты черно-фиолетовым муаром, узор которого составляли самые настоящие бабочки. Огромные черные махаоны медленно ползали по стенам, иногда тяжело поводя крыльями. Их здесь было слишком много. Их красота, призванная завораживать, вызывала во мне лишь чувство ужаса.
Я весь поежился и перевел взгляд на хозяина комнаты. Тоору был занят рисованием: перед ним на красного дерева треноге был натянут холст. Тонкий китайский шелк красного, как распустившиеся маки, цвета мягко прогибался под натиском кисти. Та выводила на дорогой ткани тонкую вязь линий. Темная, вязкая жидкость густыми потеками стекала по холсту, на подставку треноги, а с нее, срываясь, тяжелыми каплями падала на пол.
Тоору, казалось, не замечал этого. Пальцы его слиплись от загустевшей, холодной крови, в которую он то и дело макал свою кисть. Чернильцей ему служил распростертый на черном металлическом столе труп, чья грудная клетка, проломленная в месте солнечного сплетения, была заполнена застывшей, отвратительно воняющей кровью: видимо, рисовал Тоору давно.
Натурой ему служил Хара, в ленивой позе раскинувшийся на старинной софе цвета спелой вишни. В руках он держал не менее красное яблоко.
Справа от Тоору, за прозекторским столом, служащим главе клана палитрой, безмолвно замер Мия. Верный пес, готовый разодрать глотку любому, кто хоть пальцем прикоснется к обожаемому хозяину.
Я прикрыл рот рукой, стараясь не дышать носом, и направился прямиком к Тоору, игнорируя предупреждающий взгляд Хары.
Остановившись перед главой, я резко согнулся в поклоне, но так же быстро и выпрямился, не дожидаясь ответа.
- У меня есть для тебя подарок, - я чуть склонил голову набок и улыбнулся.
Тоору замер, кисть неподвижно застыла меж пальцев:
- Какой? – Взгляд, устремленный на меня, был полон самого искреннего, детского любопытства. В голосе слышалось нетерпение.
- Тебе понравится, - я протянул главе клана черный сверток, перетянутый тонкой алой лентой.
Тоору дрожащими руками принял подарок. Темный язык пробежался по испачканным кровью губам.
Я продолжал мило улыбаться, хотя сердце мое было готово разорваться от страха. Пальцы старейшины моего клана порхали над свертком: Тоору пытался преодолеть нетерпение, присущее его детской натуре, специально разворачивая подарок как можно аккуратней и медленней. Бумага уже вся испачкалась в крови, лента покрылась бурыми пятнами.
Боковым зрением я заметил, как подался перед Хара, с любопытством глядя на сверток. Мия продолжал следить за всем из своего угла; при этом лицо его оставалось абсолютно равнодушным.
Наконец-таки Тоору распутал все узлы и медленно, приятно шурша бумагой, развернул подарок. Грудь его застыла на полу-вдохе, губы задрожали от самой настоящей улыбки, глаза наполнились по-детски искренним, неподдельным счастьем.
- Она прекрасная, как же она прекрасная! – Руки, запачканные в крови, подхватили бледную, одетую в шелк и кружево куклу, чья фарфоровая головка, бесспорно, некогда поистине прекрасная, была расколота до средины. Уродливая трещина черным шрамом тянулась от макушки, прикрытой светлыми, самыми настоящими волосами до бледно-розовых губок, некогда хранивших кокетливую улыбку. Кукле этой было не менее сотни лет: я нашел ее в забытой богом антикварной лавке в районе Гинзы. Хозяин ее отдал мне жуткую куклу за полцены. Видно было, что он рад избавиться от нее. Поэтому я знал, что она понравится Тоору. Любитель всего отвратительного, он питал слабость к фарфоровым куклам: изувеченным, с вывернутыми конечностями, вырванными волосами, выцарапанными глазами или вовсе с оторванными головами, которые он укладывал у них на руках. От одного взгляда на эту коллекцию меня всего передергивало. Эти куклы… они воплощали в себе зло и жестокость детей, которым они прежде принадлежали. Тоору любил первое и ненавидел второе. Потому что и то и другое было частью его самого: вечный ребенок, живущий в мире кошмаров.
Отправив куклу на полку к еще доброй дюжине жутких созданий, смотрящих на меня пустыми провалами глазниц, Тоору снова вернулся к занятию живописью. Взяв кисть в руки, он, все же, посмотрел на меня:
- Ты еще что-то хотел, Каме-чан?
- Да, - я все так же улыбался. – Сегодня ко мне подошла девчонка, одна из наших, и спросила о моей обращенной. Кто она и зачем ей это нужно?
- Ах, это Юкиэ. Я поручил ей найти полукровку, - с детской непосредственностью ответил на мой вопрос глава. Его руки снова водили кистью по холсту.
Хара молча принял нужную позу; Мия тоже не издал ни звука.
- Что значит: «Полукровка»? - Выдавил я из себя, чувствуя, как немеют от страха руки. Если Тоору разозлится… Я нервно сглотнул, но улыбку держал на лице как приклеенную.
- После того, как ты ее обратил, она попала к «оборотням». Они тоже провели обряд. Я хочу ее вернуть. Ее наставник – Татсуро-сан… - Глава резко замер. Лицо, еще мгновение назад светящееся вдохновением и радостью, изменилось до неузнаваемости. – А Тастуро знает, где Руки! – Страшный, нечеловеческий рык вырвался из горла Тоору. Секунда, и хрупкие руки художника разрывали окоченевшую плоть трупа; в сотрясающемся от звериного воя и дьявольского крика воздухе повисло удушливо-зловонное дыхание смерти.
Мы с Харой одновременно оказались за софой, причем последний всем своим видом показывал, что соседство это его не особо радует. Мия же наоборот метнулся к Тоору, пытаясь успокоить сорвавшегося с цепи главу клана, пока тот не уничтожил все свое имущество и не уменьшил численное количество подчиненных как минимум на три особи.
Бабочки черным облаком взмыли в воздух и хаотично заметались по комнате. Они тоже испытывали страх. Несколько махаонов опустилось на спинку софы, один, неприятно щекоча кожу, замер у меня на лице, еще один – сел на закатившееся в угол яблоко…
Я невольно залюбовался этой картины, вместе с тем удивляясь своей способности видеть красивое даже тогда, когда рядом, издавая дьявольское рычание, беснуется сама Смерть, воплотившаяся в крохотном теле Тоору.
- Какого черта ты полез со своими расспросами? – Зашипел Хара мне в ухо; бабочка на моем лице вяло шевельнула крыльями, но не улетела. Крохотные ее лапки запутались в моих ресницах, не давая возможности даже моргнуть.
- Потому что эта Юкиэ лезла ко мне с вопросами о моей обращенной! – Я не стал распространяться на счет того, что до сегодняшнего дня и думать не думал об этой самой обращенной. Не признаваться же правой руке старейшины, что все это было затеяно лишь ради праздного любопытства и скуки, вызванной кучей свободного времени.
- Но ты на эти вопросы ответить не смог! - Продолжая шипеть мне в ухо, напомнил Хара.
- Имею на это полное право. Я должен знать, зачем клану понадобилась моя подопечная.
- С каких это пор ты думаешь о своих обращенных?
- С тех самых, как ими стал интересоваться глава клана!
- Это не твое дело, Каменаши, кем интересуется Тоору-сан. Ты должен лишь предоставлять информацию, которую требует глава клана. Все.
- С какой стати?
- С такой! – И Хара кивком головы указал на яростно уничтожающего свою мастерскую Тоору. Я нервно сглотнул и от дальнейших пререканий отказался: аргумент был более чем убедительный.
- Так тебе что-нибудь известно о девчонке, или ты действительно такой безответственный, как о тебе говорят? – Правая рука старейшины потянулся за яблоком, спугнув усевшегося на нем махаона. – Хочешь? – Протянул мне сочный рубиновый плод, впитавший в себя запахи осени и крови. Не знаю, почему, но я взял протянутый мне фрукт. Глянцевая, кажущаяся искусственной его поверхность была приятно-гладкой и прохладной на ощупь. Бабочка на моем лице с интересом посмотрела на яблоко, словно оценивая его достоинства, но в итоге выбрала меня.
Картина эта выглядела довольно странно. И я, с огромным махаоном, ставшим частью моих ресниц, и Хара, со странной улыбкой глядящий на кровавый плод у меня в руках, и сходящий с ума Тоору, и холодный рассудительный Мия, пытающийся успокоить господина, - все это больше смахивало на элемент сюрреалистической картины Дали, чем на реальность.
Под яростный гроул Тоору я поднес сочный, ароматный фрукт к губам и откусил от него кусочек. Яблоко было сладким, как мед. Хара потянулся ко мне, поцелуем касаясь моих губ.
- Ты действительно очень красив, Каме, - проговорил он, прерывая поцелуй. – Как это яблоко. Но так же, как и оно, ты хрупок и беспомощен, - он взял у меня плод, откусил немного, а потом с силой бросил его о стену. Тот разлетелся на кусочки, забрызгав пол сладким соком. – Не вмешивайся в дела клана, когда тебя об этом не просят. Иначе с тобой произойдет то же самое, - взгляд агатовых глаз остановился на том, что осталось от такого вкусного яблока.
Намек был понят и принят к сведению, после чего я, стараясь не привлекать внимания Тоору, покинул обитель старейшины. Бабочка так и осталась сидеть на моем лице.
____________________
«Akai Tsuki»(яп.) – «Красная луна»

Alais_Crowly пишет:«Митсубиси Эклипс»

няф *__* Обожаю это авто ^_^

Alais_Crowly пишет:«Митсубиси» лишь слегка задел заграждение, но это было неважно – авто перестало слушаться своего хозяина. Машина перевернулась три раза. Место со стороны водителя превратилось в груду искореженного металла. Даже если бы спасатели прибыли быстрее, это ничего бы не изменило. Аой умер мгновенно. А Кою… Кою превратился в… это.

Врачи сумели его спасти, но его мозг пострадал настолько, что некоторые его участки полностью прекратили функционировать. Мальчик потерял способность запоминать: травма головы лишила его кратковременно памяти, отчего Кою навечно остался в прошлом.[/quote]
*умчала за платком*

Бедный Уэда! Ну все понимаю, но его-то за что? Он ведь только друг, да, дорогой человек для Юичи, но не он же виноват в смерти Аоя и в нынешнем состоянии Кою! Ужасно... =((((

И что ж это за полукровка такая, которая всех интересует? Вот нюхом чую, она еще сырает весомую роль!

Аригато!!

Няя, появился Татсуро *___* Я давно поняла, что ему идет роль главы клана х)

гыгы)) я рада, что ты тож так считаешь)))

Только я так и не поняла, от чьего лица рассказывалось об истории Аоя и Урухи. Вроде, если глава клана Каме - Тоору, то тут должен быть Дайске, но как-то не то в то же время. Короч, я малец запуталась! Алисааа, указывай ПОВы, я тебя очень прошу!

окэ, буду писать)

Няя, образ Тоору меня впечатлил! Ему очень идет! Прям восхитительно! И фраза про то, что это само воплощение смерти - вах, я в восторге!

аригато))

И Ош при своем господине, второй любимый пейринг в Диру

гыгы, мне тоже нравится эта пара:*

И Ке в гневе превосходен!

Бабочка неподвижно замерла на ветровом стекле. Можно было подумать, что она спит. Возможно, так оно и было, но я ощущал нечто темное, исходящее от этого хрупкого существа. Мне то и дело казалось, что она сорвется с места и снова опустит свое тяжелое, странно пахнущее тело мне на глаза. Мои ресницы… они до сих пор были покрыты тонким слоем пыльцы с огромных крыльев «черного кавалера» - кажется, так звался этот вид махаонов. Я тер глаза, и они начинали слезиться. Я с ненавистью косился на прилипшее к лобовому стеклу создание, и понимал, что никогда не смогу его уничтожить – слишком прекрасно оно было. Крылья, отливающие синевой, медленно раскрывались, напоминая мне о владельце «Aoi mori»: так звался между стритрейсерами синий «Эклипс» Андо.
Андо… я вновь возвращался к мыслям о странном светловолосом существе, разбудившем самую темную из моих сторон. Что общего может быть между потерянным во времени мальчиком и «оборотнем»? Это мне еще предстояло узнать. Как и то, что связывает Андо с Уэдой. И то, с какого перепугу «оборотни» решились на перевоплощение нашей девчонки в себе подобное существо.
Что-то очень много вопросов я перед собой поставил. И от ответов на них явственно попахивало неприятностями. Но… опасность – это особый вид красоты: очень тонкий и изящный. Им может насладиться лишь такой эстет, как я.
Я невольно скосился на свое отражение в зеркале заднего вида. Вид моего удивительного лица тут же поднял мне настроение, придавая сил для выполнения намеченных целей. Я был слишком хорош, чтобы сдаваться, стоит на моем пути возникнуть труднопреодолимой преграде. Главное в ближайшее время не попадаться на глаза Харе: он красноречиво дал понять, что мне ой как не поздоровится, если я вновь сунусь со своими расспросами к главе клана. Все мы знали, каким становится Тоору, стоит даже случайно упомянуть имя «Руки», но никто и представить себе не мог, что собой представляет правая рука господина. Отчего-то мои сородичи считали, что опасаться стоит телохранителя старейшины, в то время как Мия был всего лишь своеобразной смирительной рубашкой для психически неуравновешенного Тоору, тогда как настоящая опасность исходила от мило улыбающегося «любимчика» главы клана. Увы, я тоже не понимал этого до сегодняшнего дня. Иначе никогда бы не принял яблоко из рук этого существа.
И тот поцелуй… Он значил намного больше, чем могло показаться на первый взгляд. Что именно – в этом мне тоже предстояло разобраться. Ибо от этого зависела моя жизнь. Боюсь, в прямом смысле этого слова.
Я невольно провел языком по губам, ощущая на самом его кончике легкий привкус поцелуя Хары. Знал: я еще долго буду помнить это невесомое прикосновение с ароматом спелых яблок.
Часы на приборной доске показывали без четверти полночь. На небе, чуть подмигивая, сияла красная луна. В большом городе это было частым явлением. Черное полотно небосклона было лишено звезд – слишком много огней: неоновые вывески реклам, горящие всеми окнами небоскребы, ярко-освещенные автомагистрали.
Я мчался по полночному Вангану, на лобовом стекле моей «Сакуры» спала бабочка, а впереди меня ожидала встреча с тем, кого я хотел увидеть больше всего на свете. Хаос, который представляли собой мои мысли, немного упорядочился. Я отодвинул на задний план все, что не касалось Татсуи: всему свое время.
К месту встречи я прибыл на пять минут раньше назначенного срока, но Уэда уже ждал меня там. Я сразу заметил окутанную мягким сиянием отраженной луны фигуру. Татсуя стоял у моста, опершись о перекладину локтями. Взгляд был устремлен на зависший над черными водами залива месяц. Его мрачный красный свет вызывал глубоко внутри чувство тревоги. Кончики пальцев похолодели, так что я, выбравшись из теплого салона, первым делом спрятал руки в карманы брюк. Неспешной походкой пересек дорогу и остановился в паре метрах от Уэды.
- Я думал, ты не приедешь, - не отрываясь от созерцания кровавого светила, произнес Татсуя.
- Почему?
- Мне казалось, что ты не из тех парней, что держат свое слово.
- Вот, значит, какого ты обо мне мнения… - слышать подобные слова от него было очень больно, но я не мог показать своих искренних чувств и поэтому включил привычное безразличие.
- Но я ошибся, - он обернулся и с улыбкой посмотрел на меня.
- Да, ты ошибся, - грубо отрезал я. Улыбка исчезла с его лица.
- Гомэн.
- Не стоит, - я отвел взгляд в сторону: не мог смотреть на то, как он просит у меня прощения. Ни за что, по сути. Ведь я же действительно собирался нарушить обещание и избежать встречи.
Он ничего не ответил. Смотрел на меня, поджав губы. Видимо, это – одна из его привычек. «Нет, Каме – не запоминай», - отдернул я себя. Не привыкай к нему.
- Ну что, готов? – Заговори я. Надо же было что-то делать?
Татсуя лишь кивнул в ответ. Развернулся и пошел к своему лунному «Порше 911».
- Финиш через две мили, у развилки, - бросил я ему вдогонку.
- Отлично, - он уже садился в машину.
Я пересек трассу и тоже забрался за руль «Сакуры». Тяжелая тень тут же отделилась от лобового стекла и опустилась мне на лицо, на сей раз, облюбовав уголок губ. Длинные тонкие лапки неприятно щекотали, впиваясь в нежную кожу. Я опять не посмел убрать бабочку с лица.
Я посмотрел на свое отражение, и у меня перехватило дыхание. Мне вдруг показалось, что я уже видел нечто подобное. Давным-давно, еще в человеческой жизни. Перед глазами, поддернутое помехами полустертых воспоминаний, всплыло пепельно-серое, с фиолетово-черными провалами глаз лицо, по бледным губам которого, тяжело волоча массивное тело, ползла такая же самая бабочка-махаон. «Агеха», - вспомнил я и содрогнулся: точно такое же название носила «Тойота Супра» Накамуры. Совпадение или скрытый символ, расшифровать который я должен? Может, бабочка на моих губах пыталась что-то мне сказать? Но я, черт возьми, совершенно не понимал ее тонкого языка!
Я тряхнул головой, отгоняя все, все эти мысли прочь. Сейчас я должен полностью сосредоточиться на дороге, на лунном «Порше». Сделать все возможное, чтобы его владелец никогда не забыл этот вечер. Чтобы я сам никогда не смог его забыть. Потому что я решил – это будет нашей последней встречей. Очень сложно бороться со своими желаниями, когда они вот так, совсем близко – стоит лишь руку протянуть и прикоснуться к ним, ощутить их тепло, совсем настоящее.
«Порше» медленно выкатил на дорогу, равняясь с «Сакурой». Лицо Уэды за бликующим стеклом бокового окна было непривычно-сосредоточенным и серьезным. Он пытался сдерживать волнение, но я ощущал его даже на расстоянии. Если бы он только посмотрел на него, я бы… я бы улыбнулся ему, давая понять, что причин переживать у него нет. Но он сосредоточил все свое внимание на дороге. Я видел, как быстро он вдохнул и резко дал по газам. «Порше» серебряной вспышкой сорвался с места. Я дернул рычаг скоростей; «Сакура» встала в тот же ряд. Стала догонять.
Но 911-ый был действительно быстр. Татсуя стремительно преодолел отметку в двести километров, стал подбираться к двум сотням пятидесяти. Мой GT-R шел мягко, я знал, что с моей машиной все в порядке. Я машинально переключал скорость, руки свободно лежали на руле. Все снимание было приковано к идущему впереди «Порше». Я любовался его ездой. Видел – он довольно неплох в этом. Не Накамура, но недалек от него. Скорее всего, учился у последнего: сразу видна техника. Но в отличие от рассудительного владельца «Агехи», Уэда не отличался холодностью ума. Ему была присуща некоторая спонтанность, которая могла быть как плюсом, так и минусом. А еще у него стремительно сносило крышу. Это я заметил еще вчера, когда его «Порше» прервал нашу гонку. Поэтому неудивительно, что с первых же секунд битвы внутри меня поселился страх. А когда впереди нарисовалась обозначенная как финиш развилка, я уже не находил себе места.
Около нескольких сот метров нас отделяло от очень крутого поворота, переходящего в не менее крутой спуск, когда я заметил сразу несколько странностей: левый рукав развилки, который я хотел использовать для тормозного пробега, был перекрыт дорожным заграждением, показывающим, что там ведутся ремонтные работы. Это значило, что нам придется на высокой скорости преодолевать поворот. Само по себе это было не так уж и опасно: водители мы опытные, справиться с подобным для нас будет на раз плюнуть, но… Что-то с этим поворотом было не так. Внутреннее чутье кричало во мне: «Тормози!!!». И я бы, бесспорно, так и поступил, но Татсуя ничего этого не заметил: 911-ый стремительно приближался к финишу.
«Останови его!», - приказала интуиция. Черная бабочка, взмахнув крыльями, поднялась в воздух, чтобы секунду покружив в нем, снова сесть мне на лицо, на этот раз устроившись на скуле, тем самым прикрыв один глаза. Стоило лишь углу зрения поменяться, как я заметил то, чего не смог бы рассмотреть, глядя на это двумя глазами: в тени дорожного ограждения, погасив фары, нашего приближения поджидало темно-синее авто. «Эклипс» Андо. Безошибочно.
Я быстро переключил скорость, вжимая педаль газа в пол. «Сакура», взвизгнув покрышками, стремительно пошла на обгон. Сердце грохотало в груди как сумасшедшее, наращивая темп: все быстрее, и быстрее, и быстрее… Вслед за моей машиной.
Пальцы вцепились в руль мертвой хваткой, воздух толчками наполнял мою грудь. Все тело судорогой пронзила боль: так сильно я напряг все мышцы.
Я успею. Я смогу.
Из выхлопной трубы «Сакуры» вырвалось синее пламя: я перешел на турбо-режим. Машина стрелой рванула вперед. Ты должен это сделать!
Резко вывернул руль; зад «Ниссана» круто занесло. Я зажмурился, с силой ударяя по тормозам. Ужасной силы удар бросил меня вперед, ремни безопасности больно врезались в плоть. Бабочка испуганно заметалась по наполняющемуся дымом салону.
Я с трудом разлепил глаза. Дрожащей рукой провел по лицу, убирая с него спутанные волосы. Те оказались мокрыми и липкими наощупь. Я коснулся разбитого лба: рана была довольно глубокой. Кровь, смешиваясь с холодным потом, заливала глаза.
«Черный кавалер», успокоившись, сел на укрытое паутиной трещин ветровое стекло.
- Каменаши! – Я вздрогнул, когда звук моего имени разорвал гудящую тишину ночи. – Каменаши! – Голос кричавшего сорвался. В дверь с пассажирской стороны ударили бледные ладони. – Ты… ты в порядке? – Уэда задыхался, испуганное его лицо покрывал мертвецкий загар.
- Наверное, - неопределенно ответил я. Я еще и сам толком не разобрался, во всех ли местах я цел и невредим.
- Нужно отвезти тебя в больницу.
- Нет! – Ответ прозвучал слишком резко, но я должен был на корню пресечь любое желание Уэды отправить меня в госпиталь. То-то врачи удивятся, когда он привезет им на обследование живой труп. – Лучше нам убраться отсюда, пока копы не нагрянули.
- Ты видел себя?
- Нет, и слава богу, - я поморщился, представив, какое зрелище из себя представляю. Отстегнул ремни и, кривясь от боли, выбрался на свежий воздух.
- Слушай, это тебе не шутки, - Татсуя уже был рядом со мной. – А ну, дай посмотреть, - и, не дожидаясь разрешения, повернул мое лицо к себе. Отвел челку в сторону и принялся изучать рану на лбу. Его горячее дыхание на моей коже будоражило, вызывая приятные ощущения внизу живота. По всему телу, волнуя, пробежали мурашки.
- Больно? – Взволнованно прошептал Татсуя, на что я лишь покачал головой, не в силах оторвать глаз от его чуть приоткрытых губ.
- Так, - он отстранился, чтобы оценивающим взглядом скользнуть по искореженному боку «Сакуры». Я же старался не смотреть на свою машину – меня мучила совесть. Но… я не мог поступить иначе: на кон была поставлена жизнь этого лунного мальчика. Нужно было чем-то пожертвовать.
«Прости, моя хорошая», - я провел пальцами по вмятинам на дверях GT-R. Частички краски, содранные при ударе, остались на моей коже. Мне стало больно. По-настоящему больно.
Уэда заметил это, но ничего не сказал. Он был гонщиком, поэтому понимал, что я сейчас испытываю. Хотя одного он знать не мог: что я сделал это ради него.
- У меня в багажнике есть веревка: отбуксируем ее до ближайшей стоянки, - Татсуя торопливо зашагал к оставленному невдалеке «Порше».
Я закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Что у нас получается? Я снова спас ему жизнь, но, черт возьми, я не могу всегда быть рядом! Неизвестно, когда будет следующий раз, и будет ли он вообще. Но, учитывая, как упорствовал Андо, я мог предполагать, что он не остановится, пока не добьется своего. Но… как он узнал о том, что мы поедем именно по это трассе? Я же сам ее выбрал перед стартом. Он не мог этого знать, разве что… Нет, абсурд: я бы заметил, если бы кто-то попытался залезть ко мне в голову: не первый день живу, с «оборотнями» пересекался – знаю, на что они способны. Это явно не их способ. Но тогда как? Единственный вариант – Андо каким-то образом связан с Уэдой. Но это невозможно: Татсуя – человек!
Черт, я запутался, я ничегошеньки не понимаю!
Я схватился за голову, которая просто раскалывалась от огромного количества предположений и догадок. Кажется, я впутался в дело, конец которого не мог предвидеть. Потому что не знал даже, в какую сторону смотреть. Оставалось только надеяться, что в ходе развития сюжета я смогу вносить в него изменения.

ST: Dir en Grey – Akatsuki

От удара зазвенело в ушах; щека вспыхнула огнем. Я провел языком по внутренней ее поверхности, ощущая легкий металлический привкус во рту.
Каору замахнулся и снова ударил. На сей раз, сильнее. Голова моя дернулась, на губах выступило немного крови, смешанной со слюной.
- Еще раз приблизишься к этому парню, и я лично переломаю тебе ноги: чтобы ты ой как долго не мог сесть за руль, - Као буквально выплюнул эти слова мне в лицо. – Ключи, - требовательно и бескомпромиссно. – И водительские права. И я не шучу, Дайске.
Он действительно не шутил.
- Не отдашь сам, я заберу их силой. Мне уже надоело наблюдать, как ты прожигаешь свою жизнь, строя планы мести людям, которые ни в чем, слышишь ты, ни в чем не виноваты! Аой погиб из-за своей собственной ошибки. Никто не заставлял его принимать вызов, никто не жал на газ вместо него. Он все сделал сам. Так что если кто здесь и виноват, то только он. Ты слышишь меня, Дайске? Я спрашиваю – ты меня слышишь?!! – И снова звонкая пощечина всколыхнула застоявшийся воздух помещения.
- Мне надоело оправдываться перед Татсуро, мне надоело слушать от него, какого плохого ученика я воспитал. Мне надоело верить твоей лжи! Мне надоело все это! – Еще один удар. Я отвернулся и сплюнул кровь в сторону.
Мне было больно. И физически, и душевно. Слова Наставника… они выворачивали мою душу наизнанку, освежевывали ее по живому, но я терпел все это молча. Сжал зубы и просто слушал. Боль смешивалась с непролитыми слезами где-то на дне моего сердца, заставляя то гнать эту смесь по венам. Она жгла мне жилы, проедала плоть, но мне было все равно: я никогда не опущусь до того, чтобы показать кому-то свою слабость.
- Молчишь? Ну, хорошо… - Каору вырвал из моих рук протянутые ключи и права, тут же распихав их по карманам. – Но запомни…
- Уже. И не нужно повторять мне по два раза – я не ребенок! – Не выдержал и огрызнулся я.
- Нет, Дайске, ты – ребенок. Очень взбалмошный, глупый и непослушный ребенок. И я в ответе за тебя.
- Прям как у Экзюпери, - саркастическая улыбка окрасила мое лицо смутными тенями. Мне было больно осознавать, что из меня получился никудышный наставник: в отличие от Каору, я не смог сберечь своего ученика.
- Да, Дай, именно так… - голос его вдруг стал тихим и безгранично далеким, наполненным пронзительно-острой тоской по чему-то, казалось, давно ушедшему. По тому, что некогда было между нами? Тому единению душ, которое встречается так редко в мире людей, но является неотъемлемой частью мира таких, как мы? А ведь это я разбил столь хрупкое чувство. Я сделал шаг назад, отдаляясь от своего наставника. Я не принял того, что он мне предлагал вместе с прозрением, силой и бессмертием – себя. Тогда мне это показалось диким и отвратительным, теперь же это было неправильно. Потому что я уже давно был не тот, кому Каору хотел подарить всего себя. Да и он сам… хотел ли он этого? Глядя на меня вот такого, каким я стал после смерти Аоя? Вряд ли его ответ будет положительным. Во мне уже не осталось ничего, за что меня можно было бы любить. Лишь оболочка, красивая упаковка, которая притягивает к себе, как огонь манит своим теплом и ярким трепетанием ночных бабочек. Но эта красота – разрушительна. Она – лишь обманка. Ложь. Я весь соткан из нее. Я опутал себя коконом из шелковых нитей неправды, чтобы не пропускать в себя ничего, чтобы ничего и не выпускать. Ничего нового - вовнутрь, ни единого чувства – наружу. Я сам так решил, и не в моих правилах отказываться от своего решения.
- Пойдем: Татсуро хотел видеть нас, - сквозь пелену раздумий в меня ворвался голос Каору. Я вздрогнул, отгоняя от себя ненужные мысли. Задавать вопросы не стал: если бы Као что-то хотел мне сказать, то сделал бы это сам. Если Наставник молчит, значит, для этого есть причина.
Место, в которое мы отправились, мне не нравилось. Никогда не нравилось. Я не понимал, отчего глава нашего клана выбрал для своего убежища здание полуразрушенной церкви. Католический храм некогда поражал своим величием. Возведен он был давно, еще в первые годы колонизации, и завораживал местных жителей своей мрачноватой архитектурой в чисто-готическом стиле: с витражами и окнами-розетками, с расписанными фресками нефами и украшенной тончайшими рельефами апсидой, возвышающейся в центре главной залы. Теперь же это место пришло в упадок, затерялось среди поросших лесом склонов гор. Кирпичные стены местами обвалились, зияя черными провалами, в которых теснились летучие мыши и прочие ночные твари. Напоминая собой изъеденный червями череп, это здание всегда вызывало во мне нервную дрожь. Сама атмосфера, царящая в этом месте, угнетала, давила на психику. Внутри поселялось стойкое чувство неприязни. Я знал, что не один испытываю нечто подобное. Местные жители тоже старательно обходили это место стороной. Возможно… именно поэтому Татсуро и выбрал его? Чтобы никто его не тревожил? Наш глава любил покой и одиночество, покидая свое убежище в очень редких случаях. На моей памяти это случилось лишь дважды. И в обоих случаях причиной была моя персона. Поэтому мне еще меньше хотелось встречаться с главой клана.
Машину пришлось оставить в километре от того места, где располагалась церковь. Дальше дорога шла сквозь иссиня-черный лес. Густые рассветные сумерки сползали с гор, туманом ложась под ноги, опутывая тело промозглой сыростью. Влажные черные листья вскользь касались лица, порой та или иная ветка срывалась и хлестала наотмашь по глазам. Я зажмуривался, но продолжал идти вперед. Каору шел, не останавливаясь. Я знал – он бывал здесь неоднократно и мог найти путь с закрытыми глазами в самой кромешной тьме. Глава клана был его Наставником. Я… мне было сложно представить, как это – быть учеником самого жуткого существа на свете. Как… как можно любить такое создание, как Татсуро? Ответа я не знал, но видел, что такое возможно. Мы ведь любим не за что-то, а вопреки всему…
Мертвые листья скользили под ногами, коренья деревьев так и норовили подставить мне подножку. Этот лес… он явно был настроен против меня. Я замечал, что есть такие места, которые испытывают к вам неприязнь. Они делают все, чтобы вы больше никогда не возвращались, а если и были вынуждены вернуться, то испытывали на себе все их недовольство и нелюбовь.
- Ну, наконец-то, - прошипел я зло, когда выпутался из веток какого-то колючего кустарника и ступил на поросший сорняком… погост. Как и принято было во времена расцвета этого места, за зданием храма располагалось кладбище. Давно заброшенное, оно потерялось во времени, поросло травой забвения и лишь только смутные тени не упокоенных душ то тут, то там скользили среди покосившихся надгробий и превратившихся в тлен крестов. Молоко тумана облизывало черную землю, из которой полупрозрачными ростками тянулись к затянутому пеленой рассвета небу руки, давно лишенные плоти.
К горлу подкатило привычное чувство тошноты. Я не знал, что здесь случилось на самом деле. Возможно, во время сильного землетрясения произошло смещение могильных плит и из поднятой внутренними толчками земли показались истлевшие конечности покойников, а возможно, кто-то потревожил вечный сон этих несчастных мертвецов и они попытались покинуть свое последнее пристанище, но были остановлены чем-то более могущественным, нежели сама Смерть. Думать об этом мне по понятным причинам совершенно не хотелось. Моей жизни и без того хватало ужасов.
Я осторожно, чтобы ненароком не наступить на протянутые ко мне в мольбе руки, двинул в сторону серого здания церкви. Каору уже ждал меня на высоком, обвитом диким виноградом, крыльце. Вид останков, сорной травой усеявших территорию кладбища, не вызывал в нем тех чувств, что будили они во мне. Видимо, он уже так привык ко всему этому, что просто перестал замечать. Привычка – благо, дарованное людям.
Я лишь мельком взглянул на живую изгородь из зеленовато-красных листьев, но что-то, какая-то смутная тень или только намек на нее, заставило меня снова посмотреть в ее сторону. По спине, щипая кожу, потянулась вереница мурашек. Жутко. И не от того, что просто за мной раскинулось исковерканное чьей-то злой прихотью кладбище, а то, что за мертвой, казалось, стеной я уловил пристальный, полный нескрываемой враждебности взгляд. Я не знал, кому его приписать, но мог сказать точно – это было отнюдь не человеческое существо…
- Каору, - тихо позвал я, когда мы вошли в утопающий в пыльном полумраке холл. – Ты…
- Я заметил. Он следил за нами от самого дома.
- Кто?
- Один из… этих, - с отвращением выплюнул Наставник, не глядя на меня. Я знал, что мой учитель не питает нежных чувств к идейным врагам клана, но не догадывался, что его неприязнь настолько сильна. Даже я не чувствовал к этим мерзким существам ничего подобного. Да, они вызывали во мне нелюбовь с легкими нотками отвращения, но не более того. Они происходили от тех же существ, что создали нас, только в ходе эволюции отступили от выбранного нами пути, решив, что вечная ночь с привкусом крови – это то, что сделает их бессмертными. Возможно, они в чем-то оказались правы. Живя только для себя, они имели больше шансов выжить в этом жестоком мире. Потому что они сами были частью этой жестокости.
- Зачем им это понадобилось?
- Откуда мне знать? – Огрызнулся Као, начиная медленно продвигаться вдоль коридора, уходящего в зыбкий, ликвидно-черный сумрак. Где-то там, я знал, находится дверь, открывающая черный провал в никуда, но я толком не знал, кем, когда и зачем она была создана. От нее так и веяло космическим лавкрафтовским ужасом. Путь в бездну, охраняемый главой нашего клана. Не самая приятная миссия, должен заметить.
Я молча шел за Каору, больше не предпринимая попыток говорить о незримом наблюдателе. Но все же чувство тревоги, посеянное данным открытием, заставляло меня невольно оглядываться назад: туда, где медленно таял свет рождающегося дня…
___________________
«Akatsuki»(яп.) – «Рассвет»

- Прости, - тихо сказал Уэда, глядя на дорогу. Та ровно стелилась под колесами «Порше», уводя нас от места происшествия. «Сакура» была оставлена на стоянке: утром отгоню ее в ближайшую автомастерскую.
Я понимающе посмотрел на Татсую: он винил себя в том, что сегодня случилось. Если бы он не вызвал меня, то я бы не попал в аварию, не разбил бы машину. Но я-то знал, что виной всему вовсе не желание Уэды погонять, а… Андо. Но об этом лунному мальчику знать не стоит. По крайней мере, пока он за рулем машины, мчащейся на скорости выше ста километров в час.
- Завтра ее заберут, - еще тише проговорил Татсуя.
- Кого? – Не понял я.
- Ее, - пальцы нежно скользнули по рулю. – Я продаю машину.
Я замер, не в силах подыскать слов. Для стритрейсера это все равно, что продать лучшего друга или любимую девушку.
- Мне нужны деньги, а за нее дают приличную сумму, - на губах его заиграла болезненная улыбка. – Знаешь, моя мать больна. Рак. Нужна операция…
Больше ничего не нужно было говорить.
В салоне вновь повисла тишина. Она давила на уши, впивалась в виски и непомерной тяжестью опускалась на плечи. Я глядел вперед, за лобовое стекло, а перед глазами стояло осунувшееся, изможденное болезнью лицо женщины, виденной мною утром. Я не мог сказать Уэде, что его мать умрет. Независимо от того, сделают ей операцию или нет. Возможно, она заставит смерть немного подождать, но это вряд ли продлиться долго. Месяц-два, не больше. Ее тело… оно уже мертво, и только желание жить все еще удерживает дух этой женщины в изгнившей клетке плоти.
- Знаешь, это ведь был подарок, - вновь заговорил Татсуя. Я видел – ему нужно выговориться, поделиться с кем-то своей болью. Слишком многое ее было в его жизни. – Два года назад, на День рождения. Нака и Араки нашли ее на свалке: ее собирались утилизировать. Она очень сильно пострадала во время крупной аварии, так что браться за ее ремонт было самой большой глупостью, которую мог совершить рядовой владелец авто. Но… мы ведь не такие? – Он посмотрел на меня. Я утвердительно кивнул, прекрасно понимая, о чем он говорит. Мы действительно были не такими. Мы были больны. Больны машинами, скоростью, и излечиться от этой болезни было намного сложнее, чем с нею жить.
- Они вскладчину выкупили авто. В принципе, единственной его ценностью на ту пору был двигатель.
Я понимающе хмыкнул: что правда, то правда. Сердце у этой крошки было на зависть многим. Двигатель 911-го и без тюнинга заставлял владельцев спорткаров завистливо коситься на обладателя этого автомобиля, а если над ним еще и немного поколдовать, добавив лошадей…
Я собственными глазами видел, на что способен «Порше» на Вангане, когда под капотом у него такая мощь.
- Ребята собственноручно починили «Лунный цветок» и подарили мне. Я не мог бы позволить себе такую роскошь, как 911-ый.
И здесь я снова был с ним согласен. Даже я, не стесненный в средствах, вряд ли бы позволил себе подобную покупку.
- Но, знаешь… я бы все равно его разбил, - Уэда опять улыбался. Оправдывал свой поступок, пытался убедить себя в его правильности и целесообразности. Я был не согласен с такой позицией, но спорить с Татсуей не собирался. Я ему никто, хоть он для меня и все.
- Я хотел устроить ей достойное прощание, - поджав губы, он на миг опустил голову. Ему было тяжело. Тяжело говорить об этом, тяжело осознавать, что это – конец. Мы слишком сильно привязываемся к нашим машинам, чтобы после от них отказываться. Не зависимо от причин.
- Думаю, погонять по Вангану с легендарной «Сакурой» - это прекрасный способ сказать: «Прощай». Как считаешь? – Посмотрел на меня.
- Вполне возможно, - не стал скромничать я. Мы оба рассмеялись, хотя нам и не было весело.

- Останови возле ближайшего мотеля, - попросил я спустя какое-то время, на что Татсуя отрицательно покачал головой:
- Так не пойдет: останешься у меня.
Я замер. Не знаю, какое у меня в тот момент было лицо, но я мысленно порадовался, что Уэда полностью поглощен вождением.
По телу прокатила обжигающая волна. Я потянулся к вороту рубашки и расстегнул верхнюю пуговицу. Легче не стало. В груди было тесно от нехватки воздуха и хаотичных конвульсий взбесившегося сердца.
«Успокойся!» - Рыкнул внутренний голос: «Он просто проявил вежливость и признательность».
Татсуя на секунду оторвался от серой ленты дороги, чтобы посмотреть на меня. В рассветных сумерках я, поди, выглядел особенно примечательно.
- Но если ты…
- Нет, я не против, - торопливо проговорил я, не дав ему закончить фразу.
«Против, ты против, Каме!».
Черта с два! Я был только «за», хоть и понимал, что это чревато самыми непредсказуемыми последствиями. Нечто внутри меня (какой-то внутренний голос, шепчущий на ухо) оправдывало это желанием убедиться, что Уэда без приключений доберется до дома. Звучит жалко и неубедительно, но на большее, увы, фантазии у меня не хватило. Находясь в состоянии перманентного возбуждения, это было максимально разумным аргументом, которое мог привести мой внутренний адвокат.
Спустя полчаса, показавшиеся мне чуть короче вечности, шуршание шин смолкло; мотор «Порше» недовольно заурчал, но тоже стих.
Уэда первым выбрался в залитое голубым сиянием утро; я, чуть помедлив, последовал за ним. Вся левая сторона тела нестерпимо ныла, во рту поселился неприятный привкус гнилой крови. Я давно не питался, поэтому мой организм принялся потре*цензура* необходимые ему элементы из собственной крови. Та, я знал, через сутки обновится, так что переживать не о чем, но все же… неприятное ощущение: когда ты поглощаешь самое себя. Это не больно, нет. Некрасиво.
Меня всего передернуло. Уэда приписал это на счет моего физического состояния:
- Ты как, в порядке? Может, все-таки в больницу…
- Нет! – Это слово вырвалось из меня единым всплеском паники. Я тут же пожалел об этом. Нужно контролировать себя. Всегда.
Татсуя недобро сощурил глаза, пристально вглядываясь мне в лицо. Потом его губы шевельнулись:
- У тебя какие-то проблемы с законом?
Нет, я просто два года как умер.
- Нет, не думаю. Я просто не люблю врачей. Детская фобия, - брякнул я первое, что пришло в голову. Вполне логично, хоть и нелепо.
- Бывает. Но это – глупо, - все же не постеснялся высказать свое мнение мой лунный мальчик. – Ладно, идем. В аптечке должно быть обезболивающее.
Мы поднялись на крыльцо, вошли в узкий короткий коридор, упирающийся дальним своим концом в лестницу. Та круто убегала вверх, на второй этаж. Татсуя тут же повел меня к ней. Опустился на нижнюю ступень, быстро разулся. Я последовал его примеру. Точнее, попытался. Но стоило мне наклониться, как тело пронзила жуткая боль. Я скривился; на глазах выступили слезы. Воздух застрял в глотке и не спешил продвигаться дальше, хоть я и силился впихнуть хотя бы небольшую его частицу в легкие.
Грудь. В груди было больно. Наверное, ребра сломаны.
- Слушай, как хочешь, но я звоню в больницу, - Уэда рывком поднялся на ноги и даже сделал один шаг в сторону телефона, обосновавшегося на стене справа от входа. Я резко выпрямился, преграждая ему путь.
- Не. Стоит, - прошептал я, ощущая, как по телу пробегает дрожь. Только вот по чьему телу…
Дыхание, не успевшее восстановиться, вновь прекратилось в болезненные спазмы.
- Но почему? Тебе ведь нужна помощь, - непонимающе проговорил Уэда, тоже переходя на приглушенный полушепот.
- Да. И ее мне окажешь ты. - Больше ничего не говоря, я стащил кеды и начал подыматься по лестнице. Уэда громко вздохнул, смешивая в этом коротком звуке болезненное волнение, непонимание и самую настоящую злость. Мое упрямство доводило его до белого каления.
Обогнав меня, он первым оказался на втором этаже. Толчком открыл дверь, выходящую сразу на лестницу, и жестом приказал войти. Именно приказал – не предложил. Точно злится.
Я с едва заметной улыбкой выполнил приказ.
Комната Татсуи оказалась крохотной, всего в пару татами. Кровать у стены, стол, стул, пара полок с книгами и журналами про авто, нечто вроде комода, вплотную придвинутого к постели да лампа на потолке, - вот и все убранство его спальни.
- Раздевайся, а я сейчас вернусь, - бросил Уэда и тут же скрылся за дверью.
Я замер у кровати, пытаясь успокоить срывающееся сердцебиение. Каждая его фраза, каждый жест вызывали во мне ненужные ассоциации. Быть холодным, когда внутри все горит, – дело не из простых.
- Почему ты все еще одет?
Совершить прыжок до потолка мне помешали лишь сломанные ребра.
- Больше не делай так, - попросил я, хватаясь за сердце.
Уэда лишь улыбнулся и принялся расставлять на столе какие-то баночки. Не люблю лекарства. К тому же они мне ни к чему: через пару часов все переломы срастутся сами собой. Но сказать об этом Татсуе я, естественно, не мог.
Стащив куртку и рубашку, я с опаской посмотрел на свое тело. М-да, зрелище не из приятных. Уэда тоже это оценил. Лицо его побледнело, кадык нервно дернулся.
- Это – перелом, Каменаши, - проговорил он, не шевеля губами. – Это долбаный перелом, а ты не хочешь обратиться за помощью к…
- Никаких врачей. Просто наложи повязку. Думаю, ты прекрасно с этим справишься и без лицензии медика.
- Придурок, - бросил он едва слышно, на что я лишь улыбнулся – уголками губ. Думаю, вы меня поймете, если я скажу, что услышать это было приятней, нежели любой комплимент. Хотя… от комплимента я бы тоже не отказался.

Ками-сама, бедный Уэда... И маму его жалко... Обидно, что приходится в жизни жертвовать чем-то дорогим ради чего-то дорогого: расстаться с авто ради здоровья мамы... Даже слезы навернулись...
Какой Татсуя заботливый)) И Каме так волнуется, сдерживает себя изо всех сил, но это так сложно! И его можно понять))

я очень рада, что чувства и переживания моих героев понятны) я хочу, чтобы их понимали, чтобы можно было в них узнать себя...

Не знаю почему, но развитие сюжета в логове оборотней мне нравится больше. Возможно, это связано с тем, что там маячат любимые и обожаемые Каору с Дайске.

по чести, мне и самой нравится больше то, что происходит с этими двумя. Но по другой причине - просто там больше мистичности, которую я обожаю писать. У Каме и Уэды все более приземленное и повседневное *не считая вечных покушений на хрупкую жизнь Татсуи и нарцисстического вампиризма Каменаши *

Я с нежным трепетом читаю о их жизни рядом друг с другом и жду, что, возможно, все изменится х)

у меня сейчас несколько идей для сюжета. Просто, в новой проде он немного повернул в сторону от намеченного плана и теперь мне нужно думать, что делать с героями дальше)) появился герой, которого я не планировала, возможно, будут еще какие-то изменения. Я же говорила, что я автор, который терпеть не может планы:С

В момент самой аварии я не совсем поняла всех маневров Каме, хоть и перечитывала дважды. каким образом он спас парня от Дайске? Просто отвлек внимание что ли?

да, вот так все просто: он переключил внимание Уэды на себя) это единственное, что он мог сделать в данной ситуации)) ну, или на худой конец - до чего додумался автор *ржет*

Уэда располагает к себе своей наивностью))

я рада, что он располагает к себе)) я его очень люблю *именно этого героя, хотя и сам Уэда мне очень импонирует*

Спасибо, Алис и извини, что комментирую не после каждой проды, но я не забываю о фике))

господи, это же такая ерунда) я рада, когда вижу твои комментарии, ибо ты для меня уже давно являешься примером для подражания) ну, ты об этом знаешь: я училась писать на твоих фиках