Перевод - Princess Helly, редактура - Leshaya
В плане отношений у Урухи были те же проблемы, что и у Аоя; это были пустые связи, и люди, с которыми он вступал в них, были лишь беспечными бабочками. По пальцам одной руки Аой мог сосчитать, сколько раз он просыпался по утрам и находил рядом с собой своего партнера по дикой ночи… И у него не было столько рук, чтобы сосчитать количество раз, когда утром он оказывался один на холодных простынях.
Уруха прищурился, а затем и вовсе отвернулся от Аоя, принимаясь складывать полотенца, которые прежде разбросал по кровати. Делал это он молча, и Аой, нахмурившись, подался вперед, чтобы остановить руки Урухи на середине движения. Он не знал, как заставить Уруху почувствовать себя лучше, или что вообще делать, он просто ощущал… беспомощность.
«Я никогда и никуда не уходил. Я всегда буду с тобой… рядом с тобой», - слова, сказанные Урухой у бассейна, обожгли память Аоя леденящей вспышкой истины. Уруха, которого он всегда знал, куда-то ушел, как минимум в своем сознании - куда-то, куда Аой не мог за ним последовать; а физически сам Уруха уйдет от него через несколько мгновений.
На этот раз… Аою ничего не подвластно, он не сможет удержать того, кого больше всего любит, и окажется бессилен остановить неизбежное. Да, Уруха был сейчас в самом уязвимом своем состоянии; но ведь и Аой чувствовал себя так же, пусть и по совершенно другой причине. Аой был открыт, разбит, и даже смущен в точности так, как Уруха - пусть его друг никогда и не узнает об этом. Он не мог показать свою слабость, потому что Уруха нуждался в его силе. Уруха всегда был тем, кто не унывал и поддерживал его в самые худшие времена, но сейчас он сам нуждался в помощи и крепком дружеском плече. Пришла очередь Аоя позаботиться о друге, несмотря на то, насколько неуклюже у него это получалось.
- Пожалуйста, не надо, - прошептал Аой, сжав ладонями напряженные пальцы Урухи. Приподняв бровь, Уруха взглянул на Аоя, а потом перевел взгляд вниз на их сплетенные руки. Уруха позволил полотенцу, которое он сворачивал, упасть на постель; казалось, он медленно ломался. Его плечи поникли, он рвано выдохнул, но даже не попытался оттолкнуть Аоя или как-то ему сопротивляться, когда тот осторожно обнял его. Уруха даже спрятал свое лицо на груди Аоя, и если это не было игрой воображения, то Аой кожей ощутил горячую влагу, когда друг прижался к нему щекой.
- Я не знаю… через что ты сейчас проходишь, Уру. Я могу только догадываться… - медленно проговорил Аой, прокручивая в голове собственную жизнь: одинокие ночи, приключения на пару часов и бесконечную боль, неизбежную спутницу подобного образа жизни. Они с Урухой были похожи во многом, и откуда-то он знал, что они похожи и в том, о чем не говорят вслух. – Но я знаю, что ты не хочешь моего понимания. Мы были друзьями с детства, и ты никогда ничего от меня не скрывал. Ты всегда говорил мне все… до сих пор. И если сейчас ты не хочешь сказать мне, что происходит, то хотя бы позволь утешить тебя. Я люблю тебя, Уру, и не могу оставаться в стороне, когда ты так себя терзаешь. Ты не хочешь, чтобы я тебе помогал… тогда просто позволь мне обнимать тебя так, как сейчас… позволь мне верить в то, что ты еще когда-нибудь сможешь прийти ко мне за помощью.
Аой не знал, откуда взялись эти слова, но, пока говорил, ощущал, что они искренни и правдивы. И если ему не дано было знать, с чем борется Уруха, то, по крайней мере, он хотел, чтобы тот всегда мог положить голову ему на плечо и снова почувствовать себя в безопасности рядом с ним. Это еще больше усугубило его собственную боль, когда Уруха отпрянул от него.
- Ты не понимаешь, - прошептал Уруха. Его голос, приглушенный и немного хриплый, производил впечатление, что влага на коже Аоя не была игрой его воображения, что Уруха пытался сдержать слезы.
- Я знаю это. Но даже в этом случае я хочу понять… Я не собираюсь заставлять тебя говорить что-то еще. Если ты не хочешь делиться со мной, то ты и не обязан это делать. Но не отдаляйся от меня. - «Не покидай меня сейчас». - Мне больно, когда ты не позволяешь мне даже просто тебя обнимать. Дай мне помочь тебе тем единственным способом, которым я умею…
Аой прижался щекой к макушке Урухи и ощутил, как напряглось горло, когда Уруха задрожал рядом с ним и немедленно обхватил его за талию. Уруха съежился в крохотный комочек и спрятал свое лицо у него на груди, но сейчас имело значение только то, что друг позволил ему быть рядом, не оттолкнул. Страсть и желание, которые терзали его раньше, отошли на задний план, осталась только необходимость быть здесь ради Урухи, сильнее сжимать его руку и переживать вместе с ним все то, что он чувствовал.
- Прости меня, - голос Урухи был тих и слаб, и Аой только крепче сжал его в объятиях.
- Никогда не извиняйся за то, что позволил мне любить тебя, - прошептал Аой. «Скажи ему, скажи ему все. Поцелуй его, дай ему знать, что любовь, которую ты чувствуешь, гораздо больше, чем он думает», - убеждало его сердце, бешено и тяжело колотясь о грудную клетку. Но стоило разуму уловить эти сумасшедшие эмоции, как он напомнил себе, что говоря что-либо, мог потерять Уруху еще быстрее. Он должен был держать рот на замке: он не мог напугать Уруху во второй раз, потому что знал, что второй раз станет последним. Он должен был беречь время, которое у него осталось.
- Просто обнимай меня, - прошептал Уруха. Только это Аой и мог делать сейчас.
Аой не заметил, что уснул вместе с лежащим подле него Урухой, до тех пор, пока теплый солнечный луч мягко не коснулся его век. Интуитивно он догадался, что спит, потому что он видел этот сон каждую ночь, один и тот же сон, сон, в котором он сидел на ступенях родительского дома с Урухой, успокаивая его. Он открыл глаза только для того, чтобы вновь увидеть ту сцену, которую видел уже бесчисленное множество раз. Уруха сидел рядом с ним на теплых каменных ступенях, спрятав лицо в ладонях, пристыженный и смущенный, а рука Аоя успокаивающе гладила спину друга.
Уруха потерянно шептал его имя, разрывая Аоя на части, и рассказывал обо всей ненависти и оскорблениях, которыми осыпали его в тот день какие-то ничтожества. Тогда Аой сказал те вещи, которые никогда больше не решался открыто повторить при Урухе. В то время он был столь смел и безрассуден, что смог наклониться и прижаться своими губами к губам Урухи, чтобы успокоить друга и тайно получить то, чего хотел с того момента, как познал все радости юности. Он знал, что еще никто и никогда не целовал Уруху, и считал, что именно он должен быть тем единственным, кто в состоянии принять такой бесценный дар от своего лучшего друга.
Аой полагал, что поцелуй, в отличие от слов, облечь в которые свои чувства у него никогда не получалось, сможет сказать Урухе, как сильно он его любит. Пока длился этот поцелуй, он осмелился возмечтать на целое мгновение - мгновение, застывшее во времени и прокрученное в голове Аоя множество мучительных раз, - что Уруха так или иначе прочитает его чувства в этом неожиданном соприкосновении губ. Но когда они отстранились друг от друга, бровь Урухи оказалась вопросительно изогнута, а на лице отразилось явное удивление, которое повергло Аоя в панику, - он с ужасом представил, что, возможно, только что разрушил их дружбу. И пока щеки Урухи краснели, а губы с трудом ловили воздух, Аой быстро вернул себе самообладание и сказал первое, что смог придумать в тот момент.
- Я рад, что смог заставить тебя улыбаться, - он надеялся, что его голос прозвучал спокойно и скромно, и что его улыбка была шаловливой и дружеской, - такой, какая всегда появлялась на его лице, когда поддразнивал Уруху. Уруха как-то резко помрачнел, стоило Аою только произнести эти определяющие слова; во взгляде друга читались слезы или боль, а может, и то, и другое сразу.
Уруха приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но ничего у него не вышло. Аой понял, что все испортил, потому что Уруха быстро заморгал, пытаясь загнать подступающую влагу обратно; тогда Аой сделал то, что счел единственно верным в тот момент. Он потрепал Уруху по волосам, отыгрывая роль лучшего друга в надежде, что Уруха не уловил ни лжи в его действиях, ни чрезвычайной неуклюжести и неискренности, с которыми он застенчиво усмехнулся и перевел их поцелуй в разряд дружеских способов успокоения.
Аой попытался тихонько засмеяться, надеясь восстановить былую непринужденность, но заметил, что друг стал только еще более несчастным; лишь при виде отчаянных потуг Аоя исправить положение Уруха смог выдавить из себя слабую улыбку. Аой знал, что эта улыбка была столь же неискренна, как и его собственная попытка вести себя с обычным дружелюбием, как будто ничего не произошло. В конце концов, они научились притворяться, что ничего этого не было, и все вернулось на свои места: их запретный поцелуй был запрятан в глубины подсознания Аоя, хоть никогда по-настоящему и не забывался.
Он по сей день задавался вопросом, вспоминает ли Уруха об этом происшествии, а если вспоминает – то хмурится ли при этом. Аой был уверен, что оно наложило отпечаток на их дружбу, потому что Уруха был невинен, а он просто взял его первый поцелуй без разрешения, по сути – украл; а потом принялся мечтать в своей постели о том, как однажды возьмет и девственность Урухи. Взять нечто столь важное, как девственность Урухи, всегда было… причудливой фантазией, которой не суждено было осуществиться, Аой это понимал. И он был уверен, что не достоин привилегии полностью познать своего друга в этом смысле.
Одной из главных его слабостей было дикое желание обладать невинностью Урухи, но ему оставалось только сожалеть… он не воспользовался своим преимуществом в силе и смелости, не показал Урухе, каково это – когда тебя по-настоящему касаются и берут. Но когда он увидел удивленное и покрасневшее лицо Урухи после простого поцелуя, то понял, что желает невозможного. Его бы кастрировали, если бы он как-то не так коснулся Урухи, и ему следовало радоваться, что Уруха не дал ему пощечину и не разорвал их дружбу в тот день, когда Аой украл его первый поцелуй.
Аой нахмурился в своем полусне-полубодрствовании, когда знакомое видение об этом давнем поцелуе проскользнуло через его разум и исчезло. Лежа, он размышлял о своем сне и том, что в нем отражались все его страхи. Вообще-то, Аою уже давно стоило называть его кошмаром.
Продолжение следует...